Константин Циолковский - Грёзы о Земле и небе (сборник)

Таких сокровенных мыслей особенно много в повести «Вне Земли». Местами она читается как произведение о современной космонавтике — настолько точно и пристрастно заглянул Циолковский в будущее.

Там, в будущем, он угадал и революцию 1917 года (глава «Состояние человечества в 2017 году»), и учреждение Организации Объединенных Наций в 1945 году (в том же 2017 году эта организация уже существует свыше 70 лет), и многое другое. Однако секрет мощного художественного воздействия — не только в сбывшемся и предугаданном. Текст овеян поэтикой космогонических тайн, занимавших лучшие умы прошлого. «Если бы небесные светила не сияли постоянно над нашими головами, а могли бы быть видимы с одного какого-нибудь места на земле, то люди целыми толпами непрестанно ходили бы туда, чтобы созерцать чудеса неба и любоваться ими», — сказал Сенека. Циолковский, несомненно, знал это высказывание мудреца и переосмыслил его. «Почему же, когда в темную ночь вглядываешься в небо, число звезд представляется бесконечным?» — спрашивают участники космического рейса у одного из командиров корабля Иванова. «Какой-то инстинкт указывает человеку на бесчисленность звезд, который отчасти и оправдывается, — сказал русский». Такие догадки будят наше воображение, заставляют пристально вглядываться в узоры звездного океана.

Полностью повесть «Вне Земли» вышла лишь в 1920 году, в Калуге, притом мизерным тиражом в 300 экземпляров, — сказались трудности гражданской войны. Но время замалчивания трудов отца космонавтики ушло безвозвратно. Циолковский был единогласно избран членом Академии коммунистического воспитания, получил персональную пенсию. И теперь он смог в полной мере проявить себя как ученый, изобретатель, писатель.

Последующие пятнадцать лет — годы наивысшего взлета творца «космической философии». Если в юности он обосновал выход человечества на околоземные, околосолнечные орбиты, то теперь он глубоко задумывается над космической миссией земного разума, над проблемами сношения с неопознанными звездными цивилизациями, «монизмом» (единством) Вселенной. Не хаос, смерть и разрушение видятся ему в клубящихся туманностях ночного неба, как это проповедовали модные произведения тех лет, такие, как «Деградация энергии и гибель миров» Б. Брюна или «Гибель мира» Мейера, но гармония, организованность, красота. И назначение любой цивилизации — созидательной целенаправленной деятельностью вносить свою лепту в космическую эволюцию.

…Древние индусы верили, что Вселенная дышит, как существо. При вдохе, — а он длится свыше сорока миллионов лет, — мир переживает четыре состояния, олицетворяемые в сказках и мифах золотым, серебряным, медным и железным веками. Время и пространство при этом безгранично. Мироздание поражает прихотливостью форм и даже не может быть изображено графически!

Циолковский был знаком с космогонией и космологией древних индусов. Семилетним ребенком выучился он читать по сказкам А.Н. Афанасьева, знал и главный труд этого выдающегося русского ученого-демократа — «Поэтические воззрения славян на природу». От внимания Константина Эдуардовича но могли ускользнуть глубокие аналогии между индусскими и славянскими преданиями. Облака, представляющиеся нашим предкам мыслями в черепе правеликана Брамы; стрелы Перуна — молнии, выскальзывающие из туч в виде всепоражающего мифического оружия — астравидьи; богатырь Святогор, чью тяжесть не выносит сама мать сыра земля; Морская-Пучина-Кругом-Глаза, в штормовую погоду поглощающая суденышки поморов, а в ясную отражающая своим зеркалом сына Геи-Земли тысячеглазого Аргуса — звездный небосвод древних греков. Эти и подобные образы лежат в основе космической поэтики Циолковского. «Может быть, кто-нибудь, какой-нибудь великан, — пишет автор в работе «Живые существа в космосе», — для которого все небо — только малая частица материи, а отдельные солнца невидимы, так же, как нам атомы, — рассматривая в свой «микроскоп» это «небо», наконец, заметит солнца, и воскликнет радостно: наконец-то я открыл частицы в этой «материи», т. е. солнца. Но как он ошибется, приняв солнца за неделимые атомы.

Так и мы ошибаемся, приняв электрон, протон или даже частицу эфира за атом. Рассудок и история наук нам говорят, что наш атом так же сложен, как планета или солнце…»

Ньютон полагал, что обитаемы не только все планеты, но и даже Солнце. Однако восхищаемся мы не самой этой фантастической идеей, а тем, с каким художественным мастерством она выражена. Жюль Верн посылает своих героев на Луну в артиллерийском снаряде, способ путешествия выбран нереальный, но описания столь художественны, что читаются до сих пор с интересом неослабевающим. Критики «фантазий» Циолковского как-то забывают, что сами эти фантазии — плоды слияния поэтики научной и художественного сознания. Сознания, обнимающего все мироздание, проникающего в самые затаенные его уголки. Автором движет не праздное любопытство, но цели, подвластные уму лишь немногих титанов Возрождения. В одной из неопубликованных работ цели эти сформулированы следующим образом:

«1) Изучение Вселенной, общение с братьями.

2) Спасение от катастроф земных.

3) Спасение от перенаселения.

4) Лучшие условия существования, постоянно желаемая температура, удобство сношений, отсутствие заразных болезней, лучшая производительность солнца.

5) Спасение в случае понижения солнечной температуры и, следовательно, спасение всего хорошего, воплощенного человечеством.

6) Беспредельность прогресса и надежда на уничтожение смерти».

Исходя из законов неограниченной экспансии жизни — ее стремления занять максимальное пространство, Циолковский рисует картину созидательного труда человека-творца. Подобно Микеланджело, он запечатлевает акт первотворення — не только мира земного, но и звездного, где «нет конца жизни, конца разуму».

Много необыкновенного, зачастую загадочного содержится в своде работ, начиная с «Биологин карликов и великанов» вплоть до «Научной этики» и «Космической философии». Небесные животные, питающиеся энергией Солнца. Объединения разумных цивилизаций («звездных куч, млечных путей, эфирных островов»), ведущих под руководством тщательно избираемых «президентов» космобиологическую созидательную (а по необходимости и разрушительную, дабы пресечь «муки самозарождения») деятельность. Блуждающие атомы, каждый из которых «чувствует сообразно окружающей обстановке. Попадая в высоко организованные существа, он живет их жизнью и чувствует приятное и неприятное, попадая в мир неорганический, он как бы спит, находится в глубоком обмороке, в небытии». Столь плотные небесные тела и существа, «что мы в сравнении с ними, легко можем быть приняты за… существа почти бестелесные». И «бесчисленные кадры существ иных эпох, которые, в сравнении с нами, почти бестелесны». И многое другое, что также взято на вооружение современными научными фантастами, вряд ли подозревающими, кто автор той или иной первоидеи. А если и подозревающими, то… скромно о том умалчивающими. Единственным, кто не раз заявлял, что образ Великого Кольца Миров развит на основе космогонических построений Циолковского, был Иван Антонович Ефремов — великлй ученый и фантаст.