Герберт Уэллс - Самовластье мистера Парэма

У мистера Парэма не было никаких неотложных дел.

– Поедемте поглядим картины, – предложил сэр Басси. – Есть у меня такое желание. Не возражаете? Вы как будто знаете в них толк.

– Картин такое множество, – с любезно-снисходительной улыбкой ответил мистер Парэм.

– Мы поедем в Национальную галерею. И к Тейту, пожалуй. Академия тоже еще открыта. А если понадобится, и к торговцам заглянем. В общем, осмотрим все, что успеем до вечера. Я хочу получить общее представление. И послушать, что вы обо всем этом скажете.

Пока «роллс-ройс» стремительно и плавно мчал их на запад по оживленным улицам Лондона, сэр Басси пояснил, чего, собственно, он хочет.

– Хочу поглядеть на эту самую живопись, – сказал он, подчеркнув слово «поглядеть». – Про что она? И для чего? Откуда она пошла? И какой в ней толк?

Уголок рта у него опустился, и он вперил в лицо собеседника странный взгляд – враждебный и вместе с тем просительный.

Мистер Парэм предпочел бы заранее подготовиться к этой беседе. Он не повернул головы, предоставив сэру Басси созерцать свой профиль.

– Что есть искусство? – произнес он, стараясь выиграть время. – Сложный вопрос.

– Не искусство, просто картины, – поправил сэр Басси.

– Это и есть искусство, – возразил мистер Парэм. – Искусство по самой природе своей. Единое и неделимое.

– Поди ты, – негромко вымолвил сэр Басси и весь обратился в слух.

– Это своего рода квинтэссенция, я полагаю, – пустил пробный шар мистер Парэм. Он неопределенно повел рукой – за эту привычку студенты в свое время дали ему пренеприятное и несправедливое прозвище «Пятерня». Ибо на самом деле руки у него были на редкость хороши. – Художник как бы делает выжимку красоты и прелести из жизненного опыта человека.

– Вот это мы и посмотрим, – перебил его сэр Басси.

– И запечатлевает это. Сохраняет для вечности.

Поразмыслив, сэр Басси снова заговорил. Говорил он так, словно поверял мысли, которые давно уже его мучили.

– А эти художники нам малость не втирают очки? Я подумал… на днях… вот когда вы говорили… Просто пришло в голову…

Мистер Парэм покосился на него.

– Нет, – сказал он неторопливо и рассудительно, – не думаю, чтобы они втирали нам очки. – Последние слова он слегка подчеркнул, чуть-чуть, так что сэр Басси и не заметил.

– Ладно, поглядим.

Так странно начался этот странный день – день в обществе варвара. Но бесспорно, как выразился Себрайт Смит, этот варвар был «одним из наших завоевателей». От этого варвара нельзя просто отмахнуться. У него хватка бульдога. Мистер Парэм был застигнут врасплох. Чем дальше, тем больше он жалел, что не имел возможности заблаговременно подготовиться к навязанной ему беседе. Тогда он заранее подобрал бы картины и показал их в надлежащем порядке. А теперь пришлось действовать наудачу, и вместо того, чтобы вести бой за искусство, за его волшебство и величие, мистер Парэм оказался в положении полководца, вынужденного сражаться с врагом, который уже ворвался в его лагерь. Где уж тут излагать свои мысли стройно и последовательно.

Насколько мог понять мистер Парэм по отрывочным и безграмотным речам сэра Басси, он был настроен пытливо и недоверчиво. Он оказался человеком крайне неразвитым, но обладал при этом недюжинным природным умом. Как видно, на него произвело впечатление, что все умные люди, люди со вкусом глубоко чтят имена великих живописцев, и он не понимал, почему их вознесли так высоко. И хотел, чтобы ему это объяснили. Его явно одолевало любопытство. Сегодня его занимали Микеланджело и Тициан. А завтра, быть может, он станет расспрашивать о Бетховене или Шекспире. Авторитеты не внушали ему никакого почтения, он их не признавал. О величии искусства с ним приходилось говорить так, словно оно не заслужило признания и восторгов многих поколений.

Сэр Басси так уверенно и стремительно поднялся по лестнице Национальной галереи, что мистеру Парэму подумалось, уж не побывал ли он здесь раньше. Первым делом он направился к итальянцам.

– Ну, вот и картины, – сказал он, проносясь по залам, и немного замедлил шаг лишь в самом большом. – Очень даже интересные и занятные. Почти все. Многие очень ярки. Могли бы быть и поярче, но глаз, по-моему, ни одна не режет. Эти ребята, видно, малевали в свое удовольствие. Все это так. Я бы не прочь понавешать их в Карфекс-хаусе, да и сам бы не отказался немного помахать кистью. Но когда меня начинают уверять, будто тут кроется что-то еще, и эдак молитвенно понижают голос, словно эти самые художники знают что-то особенное о Царствии Небесном и теперь открывают нам секрет, тут я вас не понимаю. Хоть убей, не понимаю.

– Но посмотрите хотя бы на эту картину Франчески, – сказал мистер Парэм. – Какое очарование, какая нежность… она поистине божественна.

– Очарование, нежность! Божественно! Да возьмите вы весенний день в Англии, или перышки на груди фазана, или краски на закате, или кувшин с цветами на окошке в утреннем свете. Уж, конечно, все это в сто раз очаровательней и нежней и все такое прочее, чем этот – этот маринованный хлам.

– Маринованный! – Мистер Парэм был сбит с ног.

– Ну, маринованная прелесть, – вызывающе сказал сэр Басси. – Маринованная красота, если угодно… А очень многое и не так уж красиво и не так уж расчудесно замариновано. А все эти Мадонны, – продолжал пинать поверженного мистера Парэма сэр Басси, – они по доброй воле их рисовали или их заставляли? Да кому это понравится женщина, когда она вот этак восседает на троне?

– Маринованные! – Мистер Парэм был вне себя. – О нет!

Тут сэр Басси весь обратился в слух, опустил уголок рта и повернул голову, чтобы лучше слышать мистера Парэма.

Мистер Парэм пошарил рукой в воздухе и наконец поймал нужное слово.

– Избранные.

Он секунду помолчал.

– Избранные и запечатленные, – уточнил он. – Художники всматривались в мир, всматривались всем своим существом. Всем талантом. Они рождены, чтобы видеть. И они старались… и, я думаю, с успехом… закрепить самые сильные свои впечатления ради нас с вами. Для них Мадонна часто была… обычно была… лишь предлогом…

Рот сэра Басси принял свое более привычное положение, и он с известным уважением снова поглядел на картины. Нельзя не поглядеть на них еще раз, услыхав такой довод. Он смотрел испытующе, но недолго.

– Вот эта штука… – начал он, возвращаясь к картине, с которой начался разговор.

– «Крещение» Франчески, – благоговейно прошептал мистер Парэм.

– По-моему, не такое уж это все избранное, просто собрано с бору по сосенке. Взял да нарисовал все, что ему нравилось. Фон приятный, но это только потому, что напоминает разные знакомые вещи. Нет, я не собираюсь падать перед этой картиной на колени и молиться на нее. Да почти все… – он, кажется, имел в виду всю Национальную галерею, – картины как картины.