Михаил Родионов - Золото Колчака. Безликие. Книга 2

Зимой тридцать седьмого года в лагере произошли события, которые надолго запомнились всем заключенным. На внеочередном построении всего лагеря начальник, важно прохаживаясь перед выстроенными зеками, объяснял причину своего столь радостного настроения:

– Граждане заключенные. Страна восстанавливается после трудных лет. Неспокойно на наших границах. Буржуазные элементы спят и видят, как бы уничтожить завоевания пролетариата. Рабочие на заводах выпускают продукцию, чтобы поднять экономику страны. Крестьяне день и ночь работают на полях, чтобы накормить страну. Все силы направлены на перевооружение нашей славной Красной Армии. И в это тяжелое для страны время народ и партия нашли силы и средства, чтобы обеспечить вас теплым обмундированием. Сегодня каждый из вас получит комплект зимней одежды. Вы должны своим ударным трудом доказать стране, что готовы искупить свою вину. И зимняя одежда – это аванс. Страна верит, что вы оступились и осознаете всю тяжесть совершенных преступлений, что своим ударным трудом искупите свою вину, – он говорил долго и увлеченно, но его уже не слушали. Никто не мог поверить, что теперь у всех будет одежда, да еще и теплая. О том, что она новая, вообще, было из области фантастики. Наконец, начальник решил, что уже достаточно произвел впечатления на своих подопечных, и объявил:

– Бригадиры, обеспечьте выдачу комплектов одежды осужденным…

Новенькие фуфайки и ватные штаны, валенки и шапки с варежками… – все это было связано в большие тюки и хранилось на складе под усиленной охраной. Выдача обмундирования проходила до поздней ночи. Счастливые обладатели новой одежды пришивали свои белые номера, и впервые за много лет начали согреваться насквозь промороженные тела.

В углу Михайлова решили не спать первую ночь, так как все опасались, что утром могут остаться без новых вещей. Распределили ночное дежурство и по очереди охраняли свои сокровища. Валенки клали под голову, и это была подушка, которая намного превосходила по удобству своих пуховых собратьев.

Михайлова на зоне все считали стариком. Действительно, он выглядел очень старо: худой и сильно сгорбленный, с шаркающими, еле передвигающимися ногами, беззубый, с огромными шрамами через все лицо. Глубокие морщины были какого-то черного цвета, а хриплый голос и постоянный кашель наводил на мысль, что этому человеку было уже около восьмидесяти лет. Ходили слухи, что он сидит здесь еще с революции и знает про эту зону все. Знакомств он по-прежнему не заводил, а его единственный друг был таким же нелюдимым, как и он. Они, как всегда, спали вместе, тесно прижавшись друг к другу, делились временами случайно добытым куском хлеба. Их непонятная дружба длилась уже больше десяти лет, и за это время они даже не выяснили, как кого зовут и кто откуда родом.

В их углу время от времени появлялись новые люди, которые замещали умерших. Как-то появился даже бывший зубной врач. Первое время он вел себя совершенно отстраненно от всего, но с годами немного пришел в себя и даже развернул некую подпольную деятельность по своему родному зубному делу. А началось все с того, что Михайлов как-то поделился с ним краюшкой хлеба, которую получил за очередной нож, и стоматолог в знак глубочайшей признательности пообещал сделать своему благодетелю шикарные рандолевые зубы. В тот момент это прозвучало как приятная шутка, но стоматолог настаивал на своем и через какое-то время сдержал свое слово.

Сначала на зоне стали появляться рандолевые фиксы у солдат. Затем, когда стоматолог немного приподнялся в авторитете, к нему уже стали приходить и блатные. Затем очередь дошла и до Михайлова. У него оставалось несколько коренных зубов – и вот на них-то стоматолог и решил поставить зубные мосты. Поздним вечером он усадил Михайлова на шконку и строго-настрого запретил стонать, кричать и дергаться. Тому было не привыкать, и он открыл рот. Из инструментов у стоматолога был только обломок напильника и маленький натфиль, который был его гордостью (инструмент привезли по специальному заказу, и за него он поставил пять зубных коронок, по-зековски, – фикс). То, что пришлось испытать Михайлову, трудно описать простыми словами. Ему казалось, что напильник проник в его мозг. Зубы точились плохо, и Михайлов несколько раз терял сознание от невыносимой боли. Он не помнил, сколько прошло времени. Ему казалось, что этот Ад длится бесконечно и никогда не закончится. Наконец, стоматолог произнес:

– Ну, вот мы и закончили…

Михайлов без сил откинулся на своей шконке. В голове стояли звон и скрежет напильника. А стоматолог продолжал:

– Теперь все обработаем натфилем, и можно будет уже приступать к основной работе.

От одной только мысли, что сейчас все повторится, Михайлову стало не по себе. Он попросил стоматолога передохнуть пару минут и глубоко дышал, пока тот раскладывал свои нехитрые приспособления. Вскоре началась вторая часть Марлезонского балета. Это было намного хуже, чем в первый раз. Михайлов не стонал, но внутри его тела стоял такой дикий крик, что можно было оглохнуть. Чтобы хоть как-то снять эту нечеловеческую боль, он сильно прижался своими неправильно сросшимися после переломов ребрами к спинке шконки. Дикая боль на некоторое время перебила зубную, и он несколько секунд отдыхал. Затем, когда вернулась зубная боль, он повторил свой маневр. Закончилось все тем, что зубная боль соединилась с реберной, и он потерял сознание. А «дантист», казалось, только этого и ждал. Теперь он, уже не особо стесняясь, стачивал зубы напильником, и пациент ему нисколько не мешал. Когда все закончилось, он привел в сознание Михайлова и обрадовал его, что на сегодня он ему больше не нужен.

Через неделю Михайлов уже ходил по лагерю с золотыми (рандолевыми) зубами. Впервые за много лет он сумел прожевать кашу и хлеб. До этого ему приходилось замачивать хлеб в воде и только потом уже есть получившуюся кашицу. Конец третьей своей пятилетки он встретил уже с новыми зубами.

Войну в лагере встретили неоднозначно. Если блатные только посмеивались и ехидно сплевывали, когда до лагеря доходили скупые слухи о потерях Красной Армии, то политические ловили каждое слово и надолго замыкались в себе. Питание с началом войны было урезано, а план по заготовке леса был поднят до небывалых высот. И если раньше блатные ни под каким предлогом не выходили на работы, то теперь время от времени авторитеты выгоняли целые бригады уголовников в леса, и те на общих условиях валили лес и давали норму. По условиям военного времени, за невыполнение плана полагался расстрел, и тут уже не разбирали, кто не дал план – политические или блатные. Поэтому обычно в конце месяца количество рабочих увеличивалось на пару бригад из уголовников.