Евгений Войскунский - Плеск звездных морей

— Та же проблема? Расслоение времени?

— Что? Нет, это другое… Расслоение времени — частный случай асимметрии. Я иду дальше и… прихожу к таким чудовищным парадоксам… — Феликс опустил голову и нервно потёр лоб. — Года два назад мне казалось, что я близок к математическому выражению механизма всеобщего взаимодействия материи. Но это оказалось иллюзией… Возникла такая невероятная картина, противоречащая всем нашим представлениям о мироздании, что… я чувствую, что бессилен… Ладно, оставим это…

Мне стало жаль Феликса, но я не знал, как его утешить. Да и не в утешении было дело.

— Улисс, — сказал он вдруг, тряхнув головой с какой-то отчаянной решимостью. — Я рад, что ты здесь… Все эти годы я вёл с тобой нескончаемый разговор — мысленно, разумеется. И надо наконец…

— Не надо, Феликс, — быстро сказал я. — Все прошло, и не надо больше ни о чём.

— Хорошо. Запоздалые объяснения действительно ни к чему. Но видишь ли, Улисс, я не очень приспособлен к так называемой практической жизни… всегда кому-то приходилось решать за меня. Так было и тогда…

— Знаю. Она сама сделала выбор, и хватит об этом.

— Она сама сделала выбор, — повторил он, — но ты должен был её удержать, Улисс. Ты мог это сделать, потому что…

— Я ни о чём не жалею, Феликс.

— Ты мог удержать Андру, я знаю это максимально точно. По-видимому, природа создала меня анахоретом, я просто не умею жить иначе, и, когда Андра взялась налаживать мой быт… весь этот распорядок в доме… и постоянные гости по вечерам… я чувствовал, что перестаю быть самим собой. Так продолжалось несколько лет, а потом я сделал — впервые в жизни — решительный шаг.

Я слушал его с напряжённым интересом.

— Мы не расстались, Улисс, нет. Но я предложил, чтобы каждый из нас жил собственной жизнью, без этого окаянного распорядка. Андра вернулась к своей лингвистике, опять надолго уехала в Африку, ну, а я… как видишь… — Он развёл руками и улыбнулся улыбкой ребёнка. — И вот, — продолжал он, — все эти годы меня мучит вопрос: для чего же были нужны жертвы… такие тяжкие жертвы?.. Ты должен был её удержать, Улисс.

Я отвернулся, чтобы не видеть его беззащитных глаз.

— Если бы можно было знать все заранее, — проговорил я.

— Да… если бы… Ты сказал, что ни о чём не жалеешь. Это правда, Улисс?

— Я действительно ни о чём не жалею. Я нашёл себя, свою судьбу… Я не жалею даже о том, что пришёл к этому позже, чем следовало бы по логике вещей. Наверно, идеально прямые дороги бывают только у роботов. — Я взял Феликса за плечи и коротко встряхнул. — Все правильно, дорогой мой Феликс.

Он сразу повеселел, вот уж воистину, как ребёнок.

— Улисс, ты не представляешь, как много значит для меня…

— Все, все! Закончим этот разговор. Пойду погляжу в последний раз на корабль.

— На корабль? — Лицо у Феликса стало озабоченным. — Как же я забыл — ведь меня специально привезли для какого-то совещания…

— Оно сейчас начнётся. Пойдём.

Он заколебался. Кинул взгляд на исписанный пол.

— А что мне, собственно, там делать?.. Знаешь, Улисс, лучше я не пойду.

— Ну, как хочешь. Прощай.

— Всего тебе хорошего, Улисс.

Я вышел. В пустом коридоре прислонился к стене и постоял немного. «Ты должен был её удержать…» Ох, не нужно было мне прилетать сюда!

Запах корабля!

Я шёл знакомыми коридорами и вдыхал этот неповторимый запах, который не передашь никакими словами. Я смотрел на стены и вспоминал надписи монтажников, язвительные надписи, скрытые теперь облицовочным пластиком. Вспоминал рифмованные радиообъявления, треск сварки, бодрый гул голосов, тяжкие вздохи пневматических устройств…

Теперь здесь стояла тишина — та особая, хорошо мне знакомая сосредоточенная тишина, которую корабль, готовый к старту, как бы примеривает к глубокой тишине космоса. Еле уловимая вибрация палубы говорила мне о том, что реактор введён в режим.

Из-за двери кают-компании доносились голоса. Я остановился в нерешительности. Конечна, командир корабля пригласил меня на инструктаж, и я имел полное право войти. Но — зачем? Не стоило мешать занятым людям. Белокурый Грегори, сопровождавший меня, деликатно ожидал, чтобы я первым вошёл в кают-компанию. Я сказал ему, что сидеть на инструктаже не хочется, лучше я похожу немного по кораблю, если можно.

— Тебе, конечно, можно, старший, — сказал Грегори.

Он скрылся за дверью кают-компании, а я прямиком направился в рубку. Я мог бы пройти туда с закрытыми глазами.

В узеньком коридоре, примыкавшем к машинному залу, я невольно замедлил шаги. Да, вот это место. Вот люк, из которого высунулись голые ноги Всеволода, пропавшего практиканта. Здесь он стоял, смущённо потупившись и размазывая масляное пятно на животе, стоял перед грозными очами начальника космофлота… Сколько лет пролетело с того дня, сколько лет, а картина рисовалась мысленному взгляду так отчётливо, словно все это было вчера…

Рубка. Я отворил тяжёлую дверь и перешагнул высокий комингс. Сердце стучало у самого горла. Я горько усмехнулся при мысли о том, что в таком состоянии не прошёл бы медосмотра даже для полёта на линии Земля — Луна. Как во сне, я прошагал к креслу первого пилота. Сел, откинулся на спинку амортизатора. Передо мной на пульте покойно горел зелёный глазок, свидетельствующий, что реактор в режиме. Машинально я протянул руку и положил палец на красную стартовую кнопку. Достаточно её нажать, и…

Весь космос был сейчас у меня под кончиком пальца. Большой космос, безбрежные звёздные моря, далёкие чужие миры, все прошлое и все будущее…

Одно лишь лёгкое нажатие… нет, не такое уж лёгкое, она тугая, эта кнопка, надо приложить полтора ньютона… но это же совсем немного…

Сколько раз я преспокойно нажимал стартовую кнопку, и перегрузка вжимала меня в амортизатор, и корабль, послушный мне, начинал разгон.

Но эту кнопку нажму не я. Её нажмёт командир корабля, а не посторонний и, в сущности, совершенно ненужный здесь человек…

Ну что ж. Все правильно, абсолютно правильно.

Я сидел с закрытыми глазами. Надо было уйти, поскорее уйти отсюда, но я не мог заставить себя подняться. Не знаю почему, по какой неясной ассоциации, но я вдруг увидел себя на покачивающемся мостике старинного морского корабля. Я стоял среди путаницы пеньковых снастей и перебирал неуклюжие рукоятки штурвального колеса, а надо мной высились белые громады парусов, а ещё выше — чёрное звёздное небо, и я знал о звёздах только то, что нужно для прокладки пути в океане… И впереди было Неизвестное, и жадное, почти первобытное любопытство влекло меня вперёд…

Вы, сказки и мифы древности, что вы значите по сравнению с чудом, которое спрятано здесь, в красной кнопке под моим пальцем?