Исай Лукодьянов - Повесть об океане и королевском кухаре

Дун Абрахам, хранитель стола его величества Аурицио Седьмого, короля Кастеллонии, бережно защищая рукой белое жабо, второй раз понюхал бычью тушу. Туша, лишенная правой задней ноги, смиренно висела перед ним на крюке.

Королевский мясник стоял, опираясь на топор и почтительно склонив голову набок, дабы услышать распоряжение сразу, не утруждая вельможу просьбой о повторении. В погребе, пропитанном мясными испарениями, было душно. Дун Абрахам понюхал тушу в третий раз и задумчиво ущипнул себя за острую бородку.

Мясник, деликатно кашлянув, тихо сказал:

– Мясо свежее, как раны Христовы, ваше сиятельство.

Дун Абрахам еще не был сиятельством, но это ожидалось со дня на день, и всеведущая кухонная челядь уже называла его так. Дун Абрахам промолчал. Мясник поиграл рукоятками ножей на широком поясе из воловьей хребтины и сказал еще тише:

– Если добавить немножко перца, будет совсем свежее, ваше сиятельство.

– Для тебя и тебе подобных, – удостоил его ответом дун Абрахам.

– Только вчера отрубил заднюю ногу, – горестно вздохнул мясник.

– Я не могу кормить его величество тухлятиной, – твердо сказал дун Абрахам.

Он был прав. Нельзя рисковать по пустякам, тем более что не сегодня-завтра король собирался подписать указ о возведении его, дуна Абрахама, в графское достоинство.

Круто повернувшись, он подобрал полу плаща, чтобы не цеплялся за шпоры, и поднялся из погреба на широкий кухонный двор.

Было так жарко, что в погребе не помогал и лед, привозимый с ближних Коррадорских гор. На дворе же было как на раскаленной сковороде, хотя маленький фонтан разбрызгивал веселые струйки, и каменные плиты были политы водой. Но дун Абрахам на службе всегда ходил в плаще.

Во дворе он встретил алхимика и медика Иеронимуса фон Бальцвейн унд Пфейн, выписанного недавно за большие деньги из германских земель. Вяло, отсалютовав немцу шляпой, не коснувшись впрочем, перьями земли (он знал, как и с кем себя держать), дун Абрахам сказал:

– Не следует ли по случаю жары отменить мясной ужин, дун Херонимо?

Полного имени немца дун Абрахам не смог бы выговорить даже ради вечного спасения души.

Костлявое бритое лицо немца приобрело значительное выражение. Алхимик прикрыл глаза, помолчал с достинством, и лишь затем объяснил:

– Густота горячий воздух надо разжижайт мясной пища. Его величество имейт густой темперамент, надо много жирный мясо.

Дун Абрахам повел немца нюхать припасы для королевского ужина.

Новый алхимик держался важно, но почему-то казался дуну Абрахаму постоянно голодным. Хорошей он признавал только жирную мясную пищу. Он охотно ел для пробы, да и не для пробы тоже. Должность позволяла ему есть с королевского стола, но экономный дун Абрахам кормил его пищей старших слуг, о чем немец не подозревал.

Затем дун Абрахам поднялся к себе в кабинет, скинул плащ, отстегнул воротники и присел за обширный стол, заваленный счетами королевских поставщиков и раскладками для балов, приемов и повседневной еды множества лиц, пользовавшихся королевским столом.

Счета были большие. Сотни двойных золотых круидоров тратились на пряности. Драгоценный черный перец расходовался во дворце не возами, а целыми аррателями. Да еще гвоздика, и корица, и мускатный орех…

В кабинете сладко пахло пряностями: к нему примыкал особый склад, ключи от которого дун Абрахам не доверял никому.

Их привозили из страшной дали, где среди теплых вод вздымаются гористые, поросшие нездешней зеленью острова. Голые темнокожие язычники собирают пряности, которые растут там, как сорная трава в Кастеллонии. Славный сеньор Рустичано со слов венецианца Марко Миллионе поведал в своей книге, что там за венецианский грош дают сорок аррателей лучшего имбиря. Но пока язычники довезут пряности до мусульман, а мусульмане до Венеции, а оттуда – до Кастеллонии, – перец и имбирь становятся дороже золота. А каково без перца? Вчера только зарезали быка, одну заднюю ногу съели за королевским столом. А сегодня уже придется заправить мясо перцем – иначе ведь не отобьешь запах. Да, с каждым годом все больше пряностей расходуется при дворе, и королевская казна скудеет и скудеет…

Теперь король прослышал, что в других приморских королевствах выведывают морской путь к Островам пряностей, чтобы самим возить оттуда перец. И не только перец. Заманчивы слухи о невиданных богатствах дальних земель…

Вспомнив об этом, дун Абрахам помрачнел. Это касалось не только королевской казны – касалось его самого. Больше чем самого: это касалось его сына Хайме. Дун Абрахам даже перестал думать о королевском ужине, что само по себе было служебным упущением.

Да, на днях он станет графом до Заборра – и все. Возраст не позволит ему добиться большего. Вся надежда – сын, наследник, продолжатель рода. Скоро он, дун Абрахам, получит титул, и Хайме, сынок, в двадцать четыре года станет виконтом. В его возрасте дун Абрахам и мечтать не смел о таком. Кем был он до того, как попал на королевскую кухню? Никто этого не знал, а сам дун Абрахам никому никогда не рассказывал…

Он отдавал королевской кухне все время, все силы с того великого дня, когда впервые был допущен к рыбным блюдам. Он угодил тогдашнему хранителю стола рецептом сложной олья-подриды – и пошел в гору. Только тогда он позволил себе жениться…

Сколько лет унижений, сколько раз другие присваивали славу его рецептов!

Нет, это не должно пройти даром. Для сына, для Хайме дорога открыта. Ему не придется нюхать тухлое мясо. Он займет подобающее место при дворе, чего бы это ни стоило дуну Абрахаму!

Он ни в чем не отказывал сыну. Хайме захотел учиться во Франции – он поехал во Францию. Придворному, государственному человеку науки не нужны. Тем более не нужно ехать куда-то за книжной мудростью. Стоит только свистнуть – со всех сторон сбегутся голодные ученые. Но Хайме хотел учиться – и поехал.

Он сказал отцу, что будет изучать богословие. Само по себе это было неплохо – снять с рода проклятие низкого происхождения, стать не просто добрым католиком, но и ученым католиком. Но в том-то и беда, что ничего не вышло из благочестивых намерений Хайме. Приставленный к нему верный человек доносил дуну Абрахаму, что Хайме, сынок, не слишком усердствует в богословии, зато обнаружил склонность к веселым похождениям. Да и чего, же было ожидать от распутной французской столицы, в которой – господи, прости! – поганые гугеноты свободно разгуливают среди католиков…

Он, дун Абрахам, смотрел бы, впрочем, сквозь пальцы на похождения сына: молодая кровь играет.