Морье Дю - Голодная Гора

Стоя на набережной, он пытался себе представить, как она сейчас сидит в гостиной в Ист-Гроув. Может быть, играет на фортепиано, а Генри сидит в кресле у камина и слушает. Джонни пошел вперед, не думая о том, куда направляется. Глядя прямо перед собой, расталкивая людей по своей привычке, он, сам не зная, как, оказался напротив ее дома. Занавеси были задернуты, сквозь ставни пробивался тонкий луч света. Он стоял, засунув руки в карманы, глядя на дверь. По улице проехала карета, вдали слышались обычные речные звуки: где-то били склянки, раздался свисток парохода. Он подошел к двери и взялся за дверной молоток. Через несколько минут дверь открыл Томас, он смотрел на Джонни, не узнавая его.

- Миссис Бродрик дома? - спросил он.

Томас испуганно вздрогнул и открыл дверь пошире.

- Я вас не узнал, сэр, - проговорил он извиняющимся тоном. - Нет, мистера и миссис Генри дома нет, они обедают в гостях.

- Ладно, - сказал Джонни, - это не имеет значения.

- Не хотите ли зайти и подождать, сэр? Они придут, наверное, часов в десять. В гостиной так тепло и славно, там растоплен камин.

Джонни колебался. Даже здесь, стоя на пороге, он чувствовал, как его охватывают мир и покой этого дома, его доброта, его тепло.

- Может быть, я и зайду, Том, - медленно проговорил он.

Дворецкий проводил его в гостиную и удалился, помешав сначала огонь в камине и прибавив света в лампе.

Джонни подошел к креслу брата и сел. Напротив стояло кресло Кэтрин, там она сидела, прежде чем выйти из дома, потому что на обивке все еще сохранился отпечаток ее тела. На скамеечке возле камина лежали ее работа и книга, которую она читала. В уголок кресла забилась крохотная игрушечная овечка. У нее на коленях, должно быть, сидела дочь, и она показывала ребенку эту игрушку, а Генри сидел, спокойно откинувшись, в том самом кресле, где теперь сидел Джонни, и любовался обеими. Потом, наверное, пришла няня и взяла девочку, чтобы уложить ее спать, а Кэтрин, пододвинувшись поближе к огню, взяла работу и стала разговаривать с Генри, расспрашивать его о том, как у него прошел день. Потом они отправились наверх, чтобы переодеться к обеду; Генри, наверное, ворчал, оттого, что ему не хотелось переодеваться, однако в душе был доволен - он всегда охотно ходил в гости, если представлялась возможность.

На Кэтрин, наверное, было белое платье, такое же, как то, в котором она была в тот вечер в Клонмиэре, и, прежде, чем выйти из дома, она, наверное, заглянула в гостиную, чтобы проверить, убавлен ли в лампах огонь, и на месте ли каминная решетка. Он как будто бы видел ее: вот она стоит у двери, свет лампы мягко освещает ее волосы, на плечах у нее мантилья, и, уходя, она оставит в комнате частичку себя, неуловимый аромат, благословенный покой своего присутствия, которое он ощущает и сейчас, сидя в кресле, ему не принадлежащем... Но что толку сидеть здесь, ведь он должен ехать, туда, на ту сторону воды, с тем чтобы долго не возвращаться - месяцы, а может быть и годы. Что толку сидеть в этом доме, ведь это не его дом.

Он встал и оглядел комнату в последний раз. Тронул рукой фортепиано оно принадлежит ей, вот клавиши, к которым прикасались ее пальцы. Джонни подошел к ее письменному столику, увидел, как там все аккуратно - стопки гладкой белой бумаги, красное перо. Ему захотелось взять с собой какую-нибудь ее вещь, и он схватил маленькую книжечку в кожаном переплете, лежавшую на столике. Это было Евангелие. Он положил книгу в карман, и, выходя из холла, взял со стула, куда их положил Томас, свои пальто и шляпу. В холле никого не было. Томас вернулся к себе на кухню. В углу медленно тикали большие напольные часы. Было без пяти девять. Оставалось езе два часа до того времени, когда лоцман должен прибыть на пароход. Джонни снова открыл дверь и стоял, глядя на пустынную улицу. В Слейне были и другие места, где он может забыть эту ужасную каюту на "Принцессе Виктории", ярлыки на чемоданах "Капитан Джон Бродрик. Место назначения - Лондон", в которых было что-то неумолимо окончательное. Из-за угла потянуло ветерком, и дверь со стуком захлопнулась. Прощай, Слейн, прощайте, родные края. Джонни засмеялся, снова вспомнив письмо тети Элизы и, подняв воротник пальто и покрепче надвинув шляпу, зашагал по улице в сторону города.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Именно туда, в Ист-Гроув, явилась полиция два дня спустя. Они пришли в то время, когда Генри и Кэтрин завтракали, и инспектор попросил разрешения поговорить с мистером Бродриком наедине. Генри сразу же вышел в холл, оставив Кэтрин в гостиной.

- Вы, как я полагаю, сэр, являетесь родственником капитана Бродрика? спросил инспектор.

- Я его брат, - ответил Генри. - Что-нибудь случилось?

Инспектор объяснил ему в двух словах, в чем дело. Генри тут же вышел из дома вместе с ним. Какие они были узкие, темные и неприглядные, эти улочки Слейна, по которым вел его инспектор, какие дешевые, кричащие занавески на окнах. В холле их встретила испуганная женщина.

- Я тут не при чем, - начала она, увидев Генри, - в моем доме никогда не случалось ничего подобного, вам это известно, мистер Суинни. Вы не имеете права впутывать меня в это дело.

У нее был пронзительный визгливый голос. Инспектор велел ей замолчать. Он провел Генри наверх, в одну из спален второго этажа, и, вынув из кармана ключ, отпер дверь. В комнате царил беспорядок. В одном углу валялись сапоги Джонни, в другом - его одежда. Посередине комнаты стояло несколько полупустых бутылок виски, аккуратно поставленных одна на другую, а на горлышке самой верхней красовалась женская подвязка красного цвета, сделанная из шелка. Джонни лежал на кровати, полуодетый. На его мервтом лице застыло выражение покоя, которого на нем никогда не было при жизни. Мрачное угрюмое выражение исчезло без следа. Глаза были закрыты, словно во сне, а густые темные волосы взъерошены, словно у маленьного мальчика.

В одной руке он сжимал пустую бутылку, в другой - Евангелие.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЕНРИ 1858-1874

1

В Клонмиэре снова была зима, и верхушка Голодной Горы была покрыта белой снежной шапкой. Ярко сияло солнце, и в воздухе чувствовалась бодрящая свежесть, было ощущение легкости, словно печальная дождливая осень забыта навсегда, а ясные морозные дни знаменуют приближение весны. Опавшие листья в парке высохли и сморщились от мороза. Голые деревья поднимали свои черные ветви к голубому небу; коротко подстриженная трава перед замком была покрыта инеем. Отлив быстро гнал из залива воду, покрытую легкой рябью, а дым из печных труб поднимался вертикально вверх наподобие колонн.

Кучер Тим подал карету к парадной двери и, спустившись с козел на землю, ходил возле лошадей, притопывая ногами и дуя на замерзшие пальцы. Было воскресенье, и он должен был, как обычно, везти мистера и миссис Бродрик в церковь в Ардморе. Как приятно, думал Тим, ожидая своих господ, что в имении снова наступила нормальная жизнь, можно даже подумать, что по-прежнему жив старый джентльмен и что первый мистер Генри и мистер Джон и бедные мисс Барбара и Джейн никогда не умирали и все еще живут здесь, а не покоятся в своих могилах - некоторые, поди, уже лет тридцать. Прошедших с той поры лет вроде как и не было, и Тим, которому было уже под шестьдесят, частенько вспоминал о том, как служил младшим конюхом при старике Бэрде. Иногда он ловил себя на том, что путает настоящее поколение с предшествующим - он покачивал головой и уговаривал мистера Генри, чтобы тот берегся от холода, а то, неровен час, снова станет кашлять, путая его с дядюшкой, который умер тридцать лет назад.