Роман Афанасьев - Воин Добра

Скинув в раздевалке пальто и натянув рабочий халат, Вадик отправился к цех. В нем было многолюдно. Сегодня все вышли на работу и делали вид что ударно трудятся в поте лица. Мужики в цеху перекрикивались, стараясь заглушить рев станков, и сияли заплывшими глазами, в предвкушении аванса.

Померанцев подскочил к фрезе, взял новую заготовку из того штабеля, что он не добил вчера, и решительно положил ее на станок. Работа спорилась. Вадик привычно распускал заготовки на брусья и пытался разобраться в себе.

Воспоминания о вчерашнем вечере были смутными расплывчатыми. Зато очень ясно проступали ощущения. Вадик помнил, что ему было хорошо, так хорошо как еще никогда не было. Он вспомнил, что ему вчера говорили, о том, что он скоро найдет свое предназначение.

Померанцев попытался помечтать о том, что он скоро станет героем России, но выходило плохо, он все время срывался, возвращаясь к ощущению тепла поселившемуся чуть ниже пупка.

Рабочий день закончился быстро. После обеда раздали аванс, и мужики потихоньку потянулись по домам. Работать с получкой в кармане выглядело немыслимым кощунством.

Вадик, у которого не было сегодня обеда, сильно проголодался. Он решил не тратить деньги, а просто поехать домой. При мысли о доме, он вспомнил Маринку, ее голые пятки торчащие по бокам волосатой жопы Гийи. Это воспоминание, к его собственному удивлению, не вызвало протеста. Вадик подумал, что очень мало думал об этом ужасном, как ему сначала показалось, событии. Сейчас, вспоминая происшедшее, Померанцев удивлялся себе. Ну трахнули жену, ну и что. Не в первый раз видать. Он все одно догадывался, был почти уверен, что Маринка ему изменяет. Вот, наконец, увидел это, ну и что? Это все внешнее, пустое. Главное что внутри! А внутри у Вадика сейчас было пусто, и есть хотелось прямо таки ужасно. Он пожал плечами и пошел к раздевалке.

Плетясь по длинному темному коридору, в котором с роду не горел свет, Померанцев размышлял о том, что будет делать, когда встретит Фарита. Он как раз пытался сформулировать вопросы, которые задаст татарину, и поэтому не заметил человека стоящего раком посреди коридора и завязывающего шнурки.

Вадик толкнул его прямо в откляченную жопу и человек полетел головой вперед, издав веское, раскатистое «Бля!!».

Вадик в испуге замер пытаясь рассмотреть, что он натворил.

— Померанцев, бля, гондон, бля! — Загудело на уровне пола. — У тебя, бля, что — глаза на жопе? Ты когда, гондонище, перестанешь на ходу спать, бля?

Вадик облегченно вздохнул. То был всего лишь Саныч, целый и невредимый, судя по реплике.

Саныч тяжело поднялся с пола и подошел к Вадику вплотную, взял его за пуговицу рабочего халата, и тихо произнес:

— Вот что, Померанцев, кончай мечтать, еб твою мать. Ты уже заебал. Сам подумай, так замечтаешься и руку себе отмахнешь фрезой, нах, и не заметишь.

Саныч внезапно запнулся и пристально уставился на Вадика. Тот глупо и немного смущенно улыбался.

— Ты чего лыбишься, нах? — Cпросил Саныч. — Ты чего?

— А что? — удивился Вадик — что такое?

— Да у тебя ебальник такой счастливый, будто ты где на халяву ящик водки отхватил…

— Это Саныч, все внешнее, наносное. Тлен. — Невпопад ответил Вадик, продолжая думать о Фарите, — Главное то, что внутри!

— А! — Коротко ответил Саныч.

Он смерил Вадика цепким взглядом, и заторопился в сторону раздевалки. Померанцев еще немного постоял на месте, пытаясь понять, что он такого сказал. Потом пожал плечами и пошел одеваться. Очень хотелось есть.

На этот раз он позвонил в дверь. Маринка была дома — звук телевизора был слышен даже сквозь закрытую дверь. Не открывали долго. Вадик успел позвонить три раза, прежде чем в замке со скрежетом заворочался ключ.

Дверь распахнулась и Вадик вошел в коридор. Маринка стояла посредине прихожей, уперев руки в бока. Выглядела она грозной — длинная обесцвеченная прядб спадала на раскрасневшуюся щек, глаза зло горели, полные губы кривились в презрительной ухмылке.

— Ну — громким шепотом сказала она — и где ты шлялся?

Вадик захлопнул дверь и Маринка сорвалась на крик:

— Паскуда приблудная, где тебя носило ебаный кобель?

Вадик лишь улыбнулся в ответ. Внутри у него было тепло и хорошо, ссориться совсем не хотелось.

— Нажрался, алкаш?

Маринка шагнула ближе и хищно втянула воздух ноздрями. Вадик успел заметить, что из правой ноздри торчит длинный жесткий волос. Радость внутри угасала как костер, в который поссал пионер.

— Работы было много, — сказал он, — пришлось остаться на фабрике. Зато зарплату дали.

— Погань ебучая, — протрубила супруга, — пропил наверно все член моржовый!

Вадик вытащил из внутреннего кармана пальто горсть мятых бумажек и протянул жене. Та ловко, одним движением выхватила деньги у него из руки и отработанным жестом развернула их веером.

— Ишь, ты, — подивилась она — надо же, все на месте, твои гроши. Где ж тебя носило? У блядей что ли был? Где ж ты такую нашел что она на тебя польстилась? Слепая, небось, блядища была, да глухая…

Тепло внутри живота угасло совсем. Внутри него остался только голод. Вадику стало скучно, в голове образовалась странная пустота, и он стал стаскивать с себя пальто.

— Заходи уж, кобель, — тоном ниже сказала Маринка, — твое счастье я сегодня добрая. Обед готов. Как раз себе стряпала. Иди жрать, пока не остыло…

Она повернулась и пошла в комнату, прятать деньги в щель между секретером и платяным шкафом.

Вадик тоскливо посмотрел ей вслед и принялся развязывать ботинки. Ему казалось что он попал в странный и страшный сон Все кругом было чужое. Не свое. Внешнее.

Он пошел на кухню, размышляя о том, что же внутри него изменилось. Все свое стало чужим и непривычным, а все чужое и незнакомое — своим.

«Наверно это оттого, — подумалось ему, — что предназначение близко».

На кухне он сразу уселся за стол. Подошла Маринка и бросила перед ним на стол ложку и вилку. Потом взяла глубокую тарелку, плеснула в нее половник борща и шмякнула туда же большой кусок вареного мяса. Красные брызги борща полетели во все стороны, забрызгав ее домашний халат.

— Вот блядство! — Прокомментировала она и поставила тарелку перед мужем.

— Жри, давай, блядун копеечный, смотри засеку тебя с бабой, хуй отрежу, и тебе же скормлю.

Вадику стало совсем плохою. Тепло внутри исчезло окончательною и бесповоротно, осталась только глухая обида, тоска и раздражение.

— А может в пидарасы подался — вслух размышляла Маринка — ну где тебя носило, скажи уж. Только не пизди про работу, вижу же у бабы был, пахнет от тебя чем-то сладким.

Раздражение перешло в злость, рука держащая ложку задрожала и Вадик разжал пальцы. Ложка брякнулась на пол.