Лино Альдани - Луна двадцати рук (сборник)

Мы навещали старика раз в год всем семейством. Судьба разбросала нас по материку, и каждый такой визит давал нам возможность собраться вместе, обменяться новостями и съедобными насекомыми, обсудить семейные дела и нерешенные проблемы.

Дедушка принимал живейшее участие во всех наших разговорах, даже когда речь шла о делах, от которых его отделяли многие километры суши, таких, например, как распределение зон охоты на стрекоз, и становился на сторону того или иного из нас, исходя при этом из собственных представлений, а они у него всегда были рыбьими:

— Но разве тебе не известно, что охота на дне имеет неоспоримые преимущества перед охотой вплавь?

— Позвольте, дедушка, при чем же здесь плаванье, и о каком дне вы толкуете? Я живу у подножья холма, а он вот — недалеко от берега… Видите ли, дедушка, холмы…

И, однако, мнение старика оставалось для нас законом: как бы там ни было, в конечном счете мы просили его совета в делах, в которых он ровно ничего не смыслил, хоть и знали наперед, что услышим от него невесть какую нелепицу. Должно быть, его авторитет объяснялся тем, что дед был осколком прошлого; речь его изобиловала допотопными оборотами, такими, что мы и смысла-то их толком не понимали, например: «А ты, удалец, не ершись!»

Попыток переманить его на сушу мы предприняли немало и не оставляли их; в чем в чем, а в этом между отдельными ветвями нашей семьи никогда не прекращалось соперничество, ибо тот, кому посчастливилось бы заполучить деда к себе, поднялся бы, так сказать, в глазах родни. Увы, соперничество это ни к чему не приводило: расставаться с лагуной старик не собирался даже во сне.

— Дедушка, когда б вы только знали, как тяжело нам каждый раз оставлять вас одного в этой сырости, ведь в ваши годы… Знаете, мы решили…

— Знаю, всегда знал, что вы одумаетесь, — перебивал нас дедушка-рыба. — Каково плескаться на суше, вы испытали на собственной чешуе, вот и пора вам возвращаться восвояси и жить как нормальные твари. Воды здесь на всех хватит, а что до пропитания, так столь урожайного на червей года в этих краях еще не бывало. Решили, так за чем же дело стало? Прыгайте в воду, и весь сказ!

— Да нет, дедушка Нба Нга, вы нас не так поняли! Мы хотели взять вас с собой на широкий луг… Увидите, до чего там хорошо; мы выроем вам канавку, сырую, прохладную: в ней вы сможете делать, что вам заблагорассудится, все равно как здесь, а со временем попробуете пройтись вокруг нее. Вот увидите, у вас получится. Да и климат наш в вашем возрасте полезнее. Так что, дедушка Нба Нга, не заставляйте себя уговаривать. Ведь вы согласны?

— Нет, — сухо отвечал дед, ныряя вниз носом, и пропадал из виду.

— Но почему же, дедушка, что вас не устраивает в нашем предложении? При вашей широте взглядов это предвзятое отношение…

Всплеск на поверхности воды приносил последние слова, которыми дед удостаивал нас, прежде чем зарыться в песок, взмахнув не потерявшим былой гибкости хвостом:

— Пусть плавают на брюхе по грязи те, у кого блохи в чешуе!

В его времена, верно, ходило такое выражение (вроде нынешней куда более краткой пословицы: «У кого свербит, почешись!») со словом «грязь», употребляемым дедом во всех случаях, когда мы говорим «земля».

В ту пору я влюбился. Я проводил целые дни с Ллл, бегая с ней наперегонки. Такого ловкого создания, как она, никто еще отродясь не видывал: на верхушки папоротников — а они были тогда высокими, под стать деревьям, — она взлетала одним махом, и папоротники склонялись почти до самой земли, и она спрыгивала с них и мчалась дальше; медлительный и неуклюжий по сравнению с любимой, я чинно следовал за ней. Мы забирались в глубь материка, где до нас никто не оставлял следов на сухой, схваченной коркой почве; случалось, я останавливался — мне делалось страшно, что я оказался в такой дали от глади лагун.

Но ничто не казалось столь далеким от водной жизни, как она, Ллл: песчаные и каменистые пустыни, широкие луга, лесные заросли, скалы, кварцевые горы-все это было ее миром, миром, будто специально созданным для того, чтобы она изучала его взглядом продолговатых глаз и, извиваясь, скользила по нему на своих быстрых лапах. Глядя на ее гладкую кожу, можно было подумать, что на свете никогда не существовало чешуи.

Что меня несколько смущало, так это родственники Ллл: она принадлежала к одной из тех семей, что, обосновавшись на земле в более далекие времена, в конце концов внушили себе, будто они испокон веков жили здесь и только здесь; к одной из тех семей, где женщины даже яйца теперь уже откладывали на суше, и яйца эти были защищены прочной скорлупой. Все в Ллл — ее порывистость, ее молниеносные движения, — все говорило о том, что она родилась в точности такой, какой я ее видел сейчас, вылупилась из яйца, нагретого песком и солнцем, и не знала стадии плавания, никогда не была головастиком, а ведь это до сих пор обязательно в наших менее развитых семьях.

Пришло время познакомить Ллл с моей родней, и так как самым старшим и уважаемым в нашей семье был дедушка Нба Нга, я не мог не нанести ему визита и не представить свою невесту. Но всякий раз, как для этого выдавалась возможность, полный сомнений, я откладывал важную встречу со стариком: зная, в каком духе воспитывалась Ллл, я все еще не осмелился признаться ей, что мой двоюродный дед — рыба.

Как-то раз мы забрели на один из вдающихся в лагуну сырых мысков, где почва была не столько песчаной, сколько состояла из спутанных корней и сгнивших растений. Ллл по обыкновению бросила мне вызов, предложив помериться ловкостью:

— Офвфк, посмотрим, как ты умеешь держать равновесие! А ну, кто дальше пробежит по самой кромке воды?

И она устремилась вперед, но для нее это был непривычный грунт, и первый же ее прыжок оказался менее уверенным, нежели обычно.

На сей раз я чувствовал, что сумею не только не отстать от нее, но и одержать верх: для моих лап не было лучшей опоры, чем сырой грунт.

— Пока мы у самой кромки, сколько угодно! — воскликнул я. — Как, впрочем, и за кромкой!

— Не болтай глупостей! — одернула она меня. — Как можно бегать по ту сторону кромки? Ведь там вода!

Похоже, это был подходящий случай, чтобы перевести разговор на моего двоюродного деда.

— Ну и что? — спросил я. — Одни бегают по ту сторону кромки, другие — по эту.

— Скажешь тоже!

— А вот и скажу! Мой двоюродный дед Нба Нга чувствует себя в воде не хуже, чем мы с тобой на земле, и вообще с водой никогда не расставался!

— Ишь ты! А нельзя ли поглядеть на этого самого Нба Нга?

Не успела она произнести имя старика, как на мутной поверхности лагуны булькнули пузырьки, образовав небольшую воронку, и из воды высунулась голова, покрытая колючей, чешуей.