Спартак Ахметов - Лифт до Юпитера

— Посадка на Юпитер, понимаете? Впервые в истории космических исследований! Прыжок в мутный океан из водорода и гелия! — Иванов говорил немного обиженным голосом, будто перед ним сидел не Борьба Васильевич Макушкин, обыкновенный ростовик, а железобетонный консерватор, которому плевать на научно-технический прогресс. — Понимаете: не Луна, не Марс, а Юпитер!

Борьба Васильевич уныло рассматривал обширную комнату, похожую на пещеру. С потолка сталактитами свисали провода, кабели, массивная люстра. Роль сталагмитов играли стеллажи, заполненные всевозможными приборами и радиотехнической аппаратурой. Между стеллажами змеился узкий проход, теряющийся в полутьме. Сходство с карстовой пещерой завершалось журчанием воды из крана и селитряными запахами.

Хозяин комнаты не вписывался в интерьер. Был он по-московски шикарен, холен, выбрит, отутюжен и благоухал. На Макушкина горохом сыпались непонятные слова:

— Магнетроны!.. Митроны!.. Объемные резонаторы!..

«Чушь собачья, — думал Борьба Васильевич. Ему было неудобно на высоком лабораторном табурете — ноги болтались в воздухе, сырые брюки липли к телу. — Зачем меня послали сюда? Какая связь между ростом кристаллов и Юпитером? Говорит и говорит… Скоро час, магазины закроются!..»

— Оксидно-ториевые катоды!.. Сверхвысокие частоты!..

«Сыру надо купить, — думал Макушкин. — Леля любит, сыр».

— Тороидальные диэлектрики с высокой проницаемостью!

— При чем здесь я? — вслух сказал Макушкин.

Иванов угас на полуслове. Минуту молчал, отколупывая от столешницы нашлепку канифоли. Просительно понизил голос:

— Кристаллы нужны, Борьба Васильевич.

— Какие кристаллы?

— Те, что вы растите.

— А Юпитер при чем?

— Я же рассказываю… Для низкочастотных волн атмосфера планеты непрозрачна. Поэтому телеметрическая и радиолокационная аппаратура на посадочном модуле будет оснащена магнетронами. То есть приборами для генерации и усиления колебаний в диапазоне сверхвысоких частот. Основное рабочее тело в них — объемный резонатор, выточенный из кристалла.

— Так пишите заявку на имя нашего директора…

— Видите ли, — Иванов еще более понизил голос, — нам нужны кристаллы с добавкой оксида тория.

«Ух ты! — Борьба Васильевич опустил голову и вцепился пальцами в клок волос, свисающий на лоб. Мысли о сыре и масле мгновенно погасли. Ввести в кристалл радиоактивный элемент! Этого еще не делали. Заманчиво… Но у тория ионный радиус великоват. В мои кристаллы не влезет. Впрочем…»

— Сколько тория надо ввести? — быстро спросил Макушкин.

— Порядка трех процентов.

«Ну, это еще ничего. Столько-то втиснется. Решетка, правда, будет деформирована, в кристаллах появятся трещины. Но куски-то останутся. Куски-кусочки… Ах, черт! Торий четырехвалентен, а у меня все трехвалентно. Плешь!.. Почему плешь? Добавлю к торию какой-нибудь двухвалентник. — Борьба Васильевич посучил ногами, с ботинок посыпалась засохшая грязь. — В среднем получится трехвалентная пара элементов. Карош турка Джиурдина! — похвалил Макушкин сам себя, но тут же испугался: он не учел летучести оксидов. — Чушь собачья, я же работаю в глубоком вакууме! Торий, конечно, не испарится, а где взять нелетучий двухвалентник? Надо работать в газе, а это не моя епархия…»

— Вы обратились не по адресу, — сказал с сожалением Борьба Васильевич. — Вам надо в институт кристаллологии.

— Почему? — Иванов недовольно поморщился.

— У них есть установки, работающие под давлением газа.

— Но нам нужен сверхчистый кристалл. Нам нужен кристалл, из которого удалены все вредные примеси.

— Сказки, — буркнул Макушкин. — В вакууме торий не войдет.

— А как же вы писали… — Иванов порылся в груде бумаг на столе, вытащил книжку в бумажном переплете.

Борьба Васильевич поджал ноги и нахохлился как воробей. Лицо его покраснело, еще резче обозначился вертикальный шрам на правой щеке. Книга вышла два года назад, а до этого три года бродила по рецензентам, экспертам, редакторам. Да еще год пролежала в издательстве.

— Монография устарела.

— Не скажите. То есть, естественно, некоторые детали уже не новы. Но ваши идеи о зонной очистке и вакуумной кристаллизации весьма злободневны. Мы очень внимательно читали.

— Правда? А на многокомпонентные системы и на причины трещиноватости кристаллов обратили внимание?

— Поэтому мы выбрали вас, а не институт кристаллологии.

— Да?.. Ну, если так… Если вы считаете… — Макушкин помолчал и вдруг зажегся: — Так вы говорите — Юпитер? Ха!

— Вот и славно! Рад, что мы договорились.

Борьба Васильевич сполз с табурета и подхватил портфель, покрытый какими-то белесыми пятнами. Неловко потоптался, протянул растопыренную пясть:

— Так я пошел?.. Да! С оксидом тория не выручите?

Иванов смотрел на него со странной улыбкой. Уведя глаза в сторону, сказал:

— Торий мы привезем. Гм… Борьба Васильевич, у вас костюм не в порядке.

— Где? А-а-а… Ну, ладно. — И пошел между радиотехническими сталагмитами, застегивая ускользающие, как арбузные семечки, пуговицы.

Моросил апрельский дождик. Александровский сад и Манеж таяли в сизоватой дымке. По проспекту Маркса шелестели машины, выпуская из-под передних колес красивые веера брызг. Борьба Васильевич поежился, поднял воротник костюма. Москвичи и гости столицы теснили его плечами, подталкивали в спину, осыпали с зонтиков холодными каплями. Они не подозревали, что от сгорбленного человечка, одетого в мешковатый вельветовый костюм, зависят сроки высадки на планету Юпитер…

Макушкин вынырнул из подземного перехода на другой стороне улицы Горького и засеменил вверх — мимо Елисеевского и прочих фирменных магазинов. Здесь делать было нечего, это он затвердил, как таблицу Менделеева. Его влекли магазины с небольшими уютными очередями. Таких в Москве много — стоит углубиться в переулки. Вскоре портфель был набит свертками, пахнущими сыром и колбасой, вареной грудинкой.

Несмотря на будний день, у поезда была толчея. «Мне-то надо, а они что?» — думал Борьба Васильевич, протискиваясь в вагон. Ему удалось сесть между двумя могучими тетками, которые загромоздили проход чемоданами и баулами. Макушкин устроил удобнее на коленях портфель, уткнулся в него лбом и задремал, успев зажечь в голове сигнальную мысль: не прозевать бы свою остановку. Бывало, он проезжал и за сто первый километр, вызывая гнев Лели поздними возвращениями…

Борьба Васильевич стал академически рассеян не после защиты докторской. Он с детства отличался несобранностью и странной любовью к камушкам, в том числе и к тем, которые отец-хирург извлекал из печени и почек пациентов. Родители нарекли его Борьбой — дань моде тридцатых годов. Сверстники прозвали Борей-дурачком.