Карл-Юхан Хольцхаусен - Цвет надежд — зелёный (сборник)

Итак, Ингрид почти выставляли из ее собственного дома! Но гость был настолько недалеким и толстокожим, что вряд ли мог оказаться опасным. К тому же она надеялась, что ее муж проявит сообразительность и скажет, что должен идти вместе с ней. Но он этого не сказал. Уже очень давно ему не с кем было побеседовать по душам, если не считать Ингрид, но после семнадцати лет брака они и без разговоров понимали друг друга. Для него приход гостя был из ряда вон выходящим событием, кем бы этот гость ни оказался.

— Можете не беспокоиться, — продолжал Пружина. — Нам не вредно немного поболтать.

— Вот именно, — подхватил Густафссон. — Освежить в памяти былое всегда полезно. Послушай, а помнишь, я раздобыл для ребят бланки увольнительных, когда никого не выпускали из казармы? Теперь, говорят, военнослужащие приходят и уходят, когда им вздумается.

Ингрид кинула на мужа многозначительный взгляд:

— Я скоро вернусь, — сказала она. — Прощайте, господин Фредрикссон, спасибо, что зашли.

— Зовите меня просто Пружиной, — ответил он, вежливо поклонившись.

Его поклон был бы еще более вежливым, если бы Пружина дал себе труд подняться с кресла. Он молчал, пока за Ингрид не захлопнулась входная дверь.

— А теперь давай поговорим, как мужчина с мужчиной, — шепотом начал он. — Что ты скажешь об этом деле? Такой случай представляется раз в тысячу лет, а?

— Это все до того глупо, что слушать противно.

— Значит, ты отказываешься от денег, которые, можно сказать, валяются у тебя под ногами?

Густафссон встал. Весь этот разговор вызвал у него одно чувство: он не испытывает ни малейшего желания показываться людям. Он предпочел бы вообще исчезнуть.

— Что-то я не вижу у себя под ногами никаких денег, — сказал он. — А теперь послушай меня. У меня есть скромная работа. Относятся ко мне хорошо. Меня почти оставили в покое. А покой — это единственное, в чем я сейчас нуждаюсь. Да, я понимаю, — продолжал он, увидев, что Пружина открыл рот, — ты имеешь в виду мое выступление по телевидению. Но это совсем другое дело.

— Почему другое? Неужели ты не понимаешь собственной выгоды?

— Именно о ней я и пекусь. Ты вот вспоминал Снуддаса. Но ведь у Снуддаса был голос, к тому же незаурядный. Хотя мне кажется, что и к нему довольно быстро охладели.

Пружина задумался. Другой на его месте уже давно бы отступился. «Жена Густафссона не оценила моих гениальных идей», — думал он. Правда, женщины, как правило, лишены делового чутья. Хуже, что этого не понимает сам Густафссон, но Пружина сразу сообразил, какие порядки в этой семейке. Густафссон явно находится под башмаком у жены. Недаром он ей во всем поддакивает.

Но в запасе у Пружины было еще достаточно доводов. Ему не впервые приходилось заниматься уговорами и увещеваниями, а потому ничего не стоило разбить аргумент относительно Снуддаса.

— У Снуддаса оказался никудышный менеджер. И давай забудем о нем. Ты помнишь Стального Дедушку? Ну что в нем было особенного? Обыкновенный старик, который на велосипеде приехал в Юстад. Да это может любой. Даже я.

— Но, чтобы попасть в Юстад, ему пришлось проехать на велосипеде через всю Швецию, — напомнил Густафссон.

— Подумаешь, не он один проезжал Швецию на велосипеде. Нет, прославился он своей бородой. Длиннющей бородой, она развевалась по ветру, когда он ехал. Когда мы служили в армии, не было человека, который не слышал бы о нем. Люди стремились увидеть, как он едет на своем велосипеде, в шортах, с развевающейся бородой, и послушать, как он поет свою песню — всегда одну и ту же. А Пенни Длинный Чулок? Один-единственный жалкий фильм, и уже повсюду, даже на Востоке, люди рвались, чтобы увидеть его. Или взять того янки на мотоцикле. Ну, того самого, который хотел одолеть ГрандКаньон. Он одолел только половину, хотя у него разве что ракеты в заднем месте не было. Все газеты мира писали о нем. И он огреб тридцать миллионов. Тридцать миллионов ему выложили люди, которым хотелось поглазеть на него.

— К чему ты клонишь?

— А к тому, что все эти люди были не похожи на других. И ты тоже особенный, ты — знаменитость. Они так и сказали по телевизору и в газетах. У тебя есть нечто почище бороды и ракеты. Ты зеленый!

— Хватит об этом!

— Как хочешь. Просто, по-моему, это здорово. Оригинально. Красиво. Но у тебя есть еще один козырь. У тебя есть готовый менеджер. Вот что я тебе скажу. Ты отправляйся в эту свою мастерскую и вкалывай, будто ничего не случилось. Всю неделю. А я тем временем прощупаю рынок. Побегаю, послушаю и разнюхаю. — Он повел носом, как ищейка. — У меня в каждом парке свои люди, я знаком кое с кем, кто близок к правлению, связи у меня есть. На субботу я обеспечу твое выступление. И на воскресенье тоже. Выйдешь, споешь две-три песенки, никто от этого не пострадает. И получишь свои монеты, но это уже никого не касается.

Сам Густафссон не колебался. Но если судить по его голосу, можно было подумать, что он не так уж крепок в своей варе:

— Это конечно… Но…

Пружина не дал ему досказать.

— Сейчас ты ответ не давай. Подождем, пока я все это обтяпаю, а уж тогда ты определишь к нему свое отношение, как говорят политики. Если у меня все сорвется, никто ни о чем и не узнает. Будешь ходить в свою мастерскую, как ходил.

— Я и не собираюсь что-либо менять.

— Весь риск я беру на себя. Мое дело — переговоры. Твое — загребать деньги. — Пружина опять разошелся: — Такой же порядок был заведен и у Элвиса Пресли с его менеджером. Элвис только и знал, что пел, снимался в кино да считал денежки и золотые диски, а когда он умер, дикторши на телевидении ревели так, что было слышно во всем мире. И похоронили его с такими почестями и отгрохали ему такой памятник, что любой король позавидует.

— Я пока умирать не собираюсь, — отрезал Густафссон.

— А этого от тебя и не требуется. Наоборот. Ты скажешь свое слово в этом жанре. Вспомни про АББА. Два парня и две девицы, которые продаются лучше, чем «Вольво» и «Асеа», я сам читал. Они уж и не знают, что им делать со своими деньгами. А ты?

Густафссон хотел возразить и решительно отказаться от заманчивых предложений. Но не успел. Резкий звонок в дверь сбил его мысли.

Что современному человеку приходится слышать чаще, чем эти электрические сигналы — будь то звонок в дверь, звон будильника или звонок телефона? Эти сигналы отрывают рассыльного от контрольной работы для заочных курсов или от комиксов и посылают через весь город по делам начальства, они одинаково возвещают приход и долгожданной возлюбленной, и докучливого кредитора, они портят настроение, путают мысли и прерывают разговор, они, подобно гонгу на ринге, одного спасают от нокаута, а другому мешают завершить атаку.