Павел Молитвин - Проклятый город

Обдумывая ходы, которые заставят мцимовцев компенсировать ему бегство с родины и потерю любимой берлоги, Снегин не испытывал к ним ненависти, несмотря на все то горе, которое они причинили ему и его близким. Подобно тибетским мудрецам, он полагал, что, ненавидя зло, следует жалеть его носителей, которые сами становятся его первыми жертвами… Такой взгляд на происходящее избавлял Игоря Дмитриевича от ненависти к какому-то конкретному мцимовцу и не позволял жажде мести — а мстить ему было за кого! — разъедать душу, подобно тому как ржавь разъедает железо.

Нет, он решительно запрещал себе помышлять о мести, сознавая, что МЦИМ — всего лишь одно из уродливых порождений несовершенного мира. Изначальное зло, причина всех бед коренилась в гибельной для человеческой цивилизации тенденции создания все новых и новых материальных благ при постоянном сокращении духовных потребностей.

Статуи, созданные Фидием и Праксителем, в солнечно-цветущей Элладе, являлись идеалом, приблизиться к которому удалось разве что Микеланджело Буанаротти. Рубенс, Тициан, Веронезе так и остались непревзойденными живописцами. За невостребованностью обществом, океан человеков не рождал больше жемчужин масштаба Пушкина, Шекспира и Гете, Бетховена, Чайковского, Баха. Художники и музыканты, скульпторы, поэты и писатели выродились в ярмарочных шутов, припаскуднейше кривлявшихся на потеху невзыскательной, скверно воспитанной, скудоумной публики. Стоит ли удивляться тому, что дебилизация человечества приводит к возникновению МЦИМов всех сортов и размеров? Лежачему больному трудно уберечься от пролежней, а в гниющем мясе неизбежно заводятся опарыши.

Опарыши, которых любят рыбы… Которых ловят рыбаки… Лучшими из которых являются, безусловно, ихтиандры, поминать о которых в Питере считается дурным тоном… Неужели правы футурологи, утверждавшие, что человечество сменит новая, выведенная проклятыми метазоологами, раса ихтиандров?..

Пялясь в темноту за окнами автобуса, Снегин видел проносящиеся мимо выморочные поселки, жизнь в которых чуть теплилась, и душа его полнилась страхом. Статистика, согласно которой вымирала не только Россия, но и все человечество, не впечатляла, пока не посмотришь на карту или не выглянешь в окно автобуса. И виноват в этом, разумеется, не какой-то богопротивный МЦИМ, а сложившаяся система ценностей, драться с которой столь же бесполезно, как пытаться высечь море…

— Что ты бормочешь? Никак, молишься? — спросила Эвелина.

— Так точно! — подтвердил Снегин. — Читаю специальную молитву, которую принято произносить перед тем, как пересечь границу Финляндии.

— Так я тебе и поверила! Разыгрываешь меня, за дурочку держишь! Пользуешься тем, что я твоего языка не знаю! — притворно обиделась Эвелина.

— Грех не попользоваться девичьей наивностью, — ляпнул Снегин и внутренне ахнул. Но нет, пронесли угодники, Ева улыбалась.

И тогда он, кое-что вспомнив, полез в карман решетниковской куртки и вытащил оттуда маленькую, но безумно дорогую коробочку, приобретенную им на автовокзале в каком-то, надобно думать, помрачении рассудка.

— Благородный, несколько загадочный аромат духов «Ля-тра-те», несомненно, понравится молодым привлекательным женщинам. Особую интимность этим удивительным духам придают живые, волнующие запахи амбры, смолы олибанум и цветков армарелии, — произнес Игорь Дмитриевич, вручая Эвелине золотисто-алую коробочку.

— Ой! — сказала она, и в этот момент автобус остановился.

— Торфяновка, — проворчал кто-то за спиной Онегина. — Таможня, их мать! Граница, их в жопу!

— Caesarem vehis Caesarisque fortunam, [38] Цезаря везешь и его судьбу ( лат. ) — Ободряющие слова Юлия Цезаря, обращенные, по преданию, к кормчему, испугавшемуся бури и пытавшемуся изменить ранее намеченный курс судна. — пробормотал Снегин, глядя в спину вылезавшего из автобуса шофера.

— Опять молитва? — улыбнулась Эвелина.

«Похоже, она не сознает, что, если Щелкунчик напахал с идентификационными картами или мцимовцы оставили на ней свои метки, у нас будут оч-чень большие неприятности», — подумал Игорь Дмитриевич. Скрестил на всякий случай пальцы и пробормотал:

— Святые угодники земли Русской, не выдайте!

— Терпение, — тихо, но внятно сказала Эвелина, кладя ладонь на руку Снегина. — Иногда нам не остается ничего другого. Обычно нам нравится обманывать себя и думать, будто мы управляем станком, который ткет будущее. Но порой не вредно сознавать, что на педаль этого станка нажимает нога судьбы.

— Лихо! — искренне восхитился Снегин, протягивая мордатому таможеннику типовые бланки деклараций и идентификационные карты, сработанные Щелкунчиком. За свою он почти не опасался — она была сделана давно и добротно. Однако карту Евы Щелкунчик сотворил впопыхах, и хотя был он непревзойденным мастером своего дела, и на старуху бывает проруха. К тому же если на Еве были электронные метки и где-то поблизости от пропускного пункта мцимовцы установили чувствительные датчики…

Эвелина поднесла к лицу плоский флакончик с духами, и Снегин уловил странно томный аромат. И совсем не к месту ему вспомнилось изречение Джеральда Даррелла, около ста лет назад писавшего: «Мы получили в наследство невыразимо прекрасный и многообразный сад, но. беда в том, что мы никудышные садовники. Мы не позаботились о том, чтобы усвоить основные правила садоводства. С пренебрежением относясь к своему саду, мы готовим себе в недалеком будущем мировую катастрофу, не хуже атомной войны, причем делаем это с благодушным самодовольством малолетнего идиота, стригущего ножницами картину Рембрандта».

— Терпение вознаграждается, — произнесла Эвелина, когда таможенник вышел из автобуса.

— Ex parvis saepe magnarum rerum momenta pendent, [39] Исход крупных дел часто зависит от мелочей ( лат. ) (Ливий). — отозвался Снегин, когда автобус тронулся, и вполголоса добавил, перевирая бессмертное лермонтовское «Прощание»:

— Вот уж не думала, что сыщик может быть помешан на стихах, — сказала Эвелина, с интересом изучая содержание Ларисиной сумки.

— Во-первых, я не сыщик, а интеллектуальный террорист. А во-вторых, если сыщик человек, то ничто человеческое ему не чуждо.

— Господи, какая я страшная! — ужаснулась Эвелина, поворачивая маленькое зеркальце так, чтобы на него падал скудный свет от фонарей приближавшейся финской таможни.

— Ты совсем не страшная, только очень большеротая, — сказал Снегин, расправляя затекшие ноги.