Артур Кларк - Практичное изобретение

— Пейте! Пейте, друзья! Пейте вино из погреба Александра Македонского!

Впрочем, это вино явно не было собственностью великого Александра, но что еще я мог сказать, если мои познания в истории более чем скромны? Поверьте, никто меня не поправил, все протянули руки к амфоре. И хотя вино было довольно кислое, но благородными усилиями команды, в том числе и трезвенника Климента Васева, амфора вскоре была осушена до капли. Да и кто не захотел бы отведать вина, которому 2300 лет?

Заканчиваю свой отчет. Пусть читатели не гневаются, если найдут его недостаточно полным, если сочтут, что нужно было рассказать, какая рукопись и в каком ларце была найдена на этот раз, и что я мог бы написать еще многое о разносторонних возможностях, предоставляемых человеку аппаратом Васева и Каменева. Это так, я знаю.

Но пусть меня извинят. Во-первых, у меня не хватает смелости снова писать о рукописях, даже если я лично присутствовал при их открытии: стоит мне вспомнить о «ласковых» репликах по поводу «Истории» и о зловещем «хм» Божилова, и я начинаю дрожать так, как не дрожал, когда над головою у меня было полкилометра водяной толщи. Во-вторых, через час самолет унесет меня — меня, Страхила Смилова, бывшего «злополучного героя нашумевшего скандала с рукописью Клитарха», а ныне редактора журнала — в Бургас, дабы принять участие в новом опыте с аппаратом. На этот раз предстоит погружение на самую большую глубину в Черном море — 2200 метров.

А вы, дорогие читатели, упустили бы такую возможность?

Первым пришел Хаскелл, филолог, специализировавшийся по английской литературе елизаветинского периода. Профессором он стал всего месяц назад, но уже отращивал волосы, курил трубку, носил костюм из твида и принимал рассеянный вид, как полагалось по роли. Трубка постоянно гасла. Раскуривая ее с громким чмоканьем и сипением, он сказал:

— Хэлло, Фэйрбенк, я не рано?

— Как раз вовремя, — ответил хозяин. — Остальные что-то запаздывают, но, наверное, сейчас прибудут.

Помогая Хаскеллу снять пальто, он спросил:

— Что будешь пить?

— Ирландскую, пожалуйста. Разбавьте чуть-чуть, но без льда, — ответил тот, неумело пыхтя трубкой.

Заслуженному профессору Маркусу Фэйрбенку, вдовцу, давно уже отошедшему от дел, минуло семьдесят, он был на добрых тридцать лет старше Хаскелла и поэтому не обращал внимания на его причуды.

— Присаживайся, я приготовлю питье.

Вскоре собрались почти все. Вейсс, композитор, живший неподалеку, Грейнер, историк, и Темпл, художник, который был глух как пень. Все они занимались преподавательской деятельностью, но ни на ком, кроме Хаскелла, не лежал такой налет академизма. Темпл скорей походил на мясника, и это сходство еще больше усиливалось из-за пальцев, испачканных чем-то красным. Вейсс был похож на стареющего актера — любимца публики, а Грейнер выглядел вечно недовольным брюзгой, каким он и был на самом деле. Все они в минувшем году присутствовали на похоронах жены Фэйрбенка.

— Будет кто-нибудь еще? — спросил Темпл, наливая себе пива.

— Только Мак, — ответил Фэйрбенк.

— Билл Макдермот?! — воскликнул Вейсс. — Я его не видел целую вечность. Он задолжал мне пятерку. Я, пожалуй, выпью виски, Маркус.

Преподобный Уильям Макдермот появился две минуты спустя, чопорно извинившись, сказал, что выпьет джина, и с мрачным видом отсчитал пять бумажек в протянутую руку весело ухмылявшегося Вейсса.

— Ты выиграл пари, старый пират. «Богему» действительно написал Леонкавалло. Я проверил. Получи свои презренные деньги, но я еще подловлю тебя, помяни мое слово.

Повернувшись к Фэйрбенку, священник спросил:

— В чем дело, Маркус? Какого черта ты нас всех тут собрал?

— Я собрал вас для того, чтоб вы были свидетелями, — ответил Фэйрбенк. — Вы будете присутствовать при историческом событии. Вот твой мартини, Мак. А теперь, друзья, не пройдете ли вы со мной?

С напитками в руках гости Фэйрбенка гуськом последовали за хозяином по узкой лестнице, ведущей в подвал, оборудованный под мастерскую. Фэйрбенк щелкнул выключателем, Перед большим, накрытым не то чехлом, не то покрывалом предметом полукругом стояло несколько стульев. Преподобный Мак спросил:

— Что это за штука? Гроб?

— Или пианино? — добавил Вейсс.

Фэйрбенк улыбнулся композитору.

— Ты почти угадал. Садитесь.

Рассаживаясь, они обратили внимание на стену позади накрытого покрывалом предмета. В нее с большим искусством был вделан экран, напоминавший телевизионный.

Грейнер пробурчал:

— Надеюсь, ты притащил нас сюда не для того, чтобы смотреть телевизор?

— Это не телевизор, — успокоил его Фэйрбенк. — Я использовал принцип катода, но на этом сходство кончается.

— Я сгораю от нетерпения, — сказал Хаскелл.

Фэйрбенк встал перед экраном и по многолетней привычке лекторским тоном начал:

— Дорогие друзья! То, что вы сейчас увидите, — он обернулся к экрану, — есть результат адского десятилетнего труда…

— Прости, Маркус, — прервал его Темпл, — я не понял последней фразы, ты повернулся ко мне спиной.

Фэйрбенк встал к нему лицом и, четко выговаривая слова, чтобы глухой художник мог читать по губам, повторил:

— Я сказал, что перед вами результат адского десятилетнего труда. Адского не только потому, что много времени я шел по ложному пути — а это означает прекрасные идеи, рухнувшие под напором упрямых фактов, исследования, то и дело прерывавшиеся из-за недостатка средств, неудачи, следовавшие одна за другой, — но и потому, что сейчас здесь нет Телмы, делившей со мной горести и радости этого изнурительного труда, его… жертвы, которая по заслугам должна была бы разделить этот триумф.

Он на минуту запнулся, охваченный воспоминаниями, затем, взявшись за угол покрывала, окутывавшего загадочный предмет, сказал:

— Вы первые, кто видит, — и, рывком сдернув покрывало, закончил: — световой орган Фэйрбенка!

Взорам гостей предстал любопытный инструмент. На первый взгляд он ничем не отличался от обычного электрического концертного органа — орех под красное дерево, — который можно свободно купить в любом магазине музыкальных инструментов. Но при более пристальном рассмотрении можно было заметить в нем некоторые отличия от обыкновенного органа. У основания извивались толстые черные провода-змеи. Педали были сняты. Один из регистров целиком заменен множеством выключателей и всевозможных транзисторов. Надписи над клапанами и рычагами исчезли. На рычагах — переключателях гармоник — виднелись обозначения тысяч, миллионов и миллиардов, «медленная вибрация» и «частая вибрация» были заменены на «медленная смена изображения» и «быстрая смена изображения», «басы низкие» превратились в «общий план», а «флейты» в «крупный план», «арфы» стали «остановкой изображения». Вместо «банджо», «маримба», «гитара» и других стояли какие-то колючие закорючки, а магическое сокращение «беск» — бесконечность — было коряво нацарапано над тем, что когда-то было «переключателем диапазонов». И наконец, ко всему этому был присоединен экран.