Песах Амнуэль - Марк из рода Давида

П.Амнуэль

Марк из рода Давида

Бабушка Двора позвонила и сказала коротко: "Приезжай". Был третий час ночи, вставать не хотелось. Лиза спросила сквозь сон:

- Что случилось?

- Спи, - сказал я. - Похоже, с дедом совсем плохо.

Жена проснулась мгновенно.

- Я с тобой, - заявила она. - И не вздумай спорить.

Я и не собирался. Наама - небольшой мошав в часе езды от Тель-Авива. То есть, в часе, если ехать, как я это обычно делал, вечером после работы, по загруженным трассам, а ночью весь путь занял у нас минут двадцать пять. Лиза села за руль, пробурчав, что я слишком нервничаю, чтобы вести машину.

Господи, думал я, все естественно, человеку исполнилось восемьдесят, вряд ли мы при нынешнем ритме жизни проживем так долго. Все естественно и ожидаемо, но когда тебе говорят "Приезжай", кажется, что это невозможно, так не должно быть, вчера я говорил с дедом по телефону, и он шутил, что крепче его сердца лишь камень из жерла вулкана, а вот теперь он умирает или, может, уже умер, я всегда боялся, что не услышу его последнего слова, его прощания, почему-то это для меня было очень важно - важнее только рождение сына, но Арику уже пять, и хорошо, что он сейчас у моих родителей в Беэр-Шеве, бабушка, скорее всего, им и звонить не стала, странные у них сложились отношения, давние какие-то споры...

- Что же ты? - сказала Лиза. - Выходи, приехали.

Дед лежал в спальной комнате на узкой кровати, и сейчас ему действительно можно было дать все восемь десятков. Бабушка молча сидела у изголовья на любимом своем раскладном стульчике и встретила нас с Лизой долгим взглядом, в который вложила все - и страх перед ожидаемым, и любовь к мужу, пронесенную через долгую жизнь, и что-то еще было в этом взгляде, неопределимое, но важное.

- Скорую вызвали? - спросила Лиза.

- Нет, - ответил вместо бабушки дед, и голос его прозвучал неожиданно громко, будто сухой выстрел из стартового пистолета. - Не нужно скорую... Шимон, это ты?

- Да, - сказал я.

- Иди сюда, - говорить деду было все-таки трудно, и он перешел на шепот. - И скажи женщинам, чтобы посидели на кухне. Хочу с тобой говорить.

- Хорошо, - кивнул я. - У тебя болит что-нибудь? Может, все-таки...

- Помолчи, - перебил меня дед. - Прошло время, когда у меня что-то болело. Голова, сердце, душа... Запомни: тогда, в сорок седьмом, это действительно был Мессия. Теперь я точно знаю.

- Да, - повторил я, не желая спорить.

Это была старая история, которую дед сочинил еще в юности. Когда-то он хотел стать литератором и написал несколько вполне терпимых по стилю и композиции рассказов, среди которых был и этот, названный автором "Мессия оставляет путь". Опус в те еще годы напечатали в "Маариве", остальные так и пылились в тонкой папке, которую дед никогда не раскрывал. Вырезка из газеты много лет лежала в другой папке, а потом дед переложил ее в целлофановый пакет. Он не переоценивал своего литературного дарования, точнее, считал, что таковое вовсе отсутствует, и оба его сына, в том числе мой отец, работавший редактором в спортивном журнале, были вполне согласны с родительским мнением.

- Сколько раз ты читал этот рассказ? - спросил дед. Каждое слово давалось ему с трудом, он сглотнул, и в груди у него булькнуло, будто утонула не сказанная еще фраза.

- Не знаю... - протянул я. - Десять. Может, больше.

(C)

x x x

Чтобы доставить старику удовольствие, я всякий раз, приезжая в Нааму, делал вид, что с удовольствием перечитываю старый рассказ, в котором с непосредственностью человека, не умеющего строить сюжет и интригу, рассказывалось, как однажды летним вечером в дом к молодому бойцу Эцеля постучался путник и попросил помощи. Нужно было путнику не так уж много: чтобы его довезли до Иерусалима - до стен Старого города, дальше он как-нибудь сам...

Время было известно какое - куда опаснее, чем сейчас, в дни второй интифады. Герой рассказа - его звали Ароном, как и автора - вовсе не собирался в Иерусалим. Напротив, будучи человеком военным, он должен был вернуться из мошава в Тель-Авив и поступить в распоряжение командира боевой группы. Эцель и Лехи каждый день устраивали какую-нибудь акцию, а та, что ожидалась, была особенной - предстояло отомстить англичанам за то, что они сделали с пароходом. Полторы тысячи евреев прибыли из разоренной Европы в Эрец Исраэль, и что же? Им даже не позволили высадиться на берег - судно развернули и отправили назад, лишив людей будущего после того, как нацисты лишили их прошлого.

Арон не собирался все это излагать незваному гостю, сказал коротко: "Не могу". Гость не настаивал, спросил только, можно ли переночевать. Ему бросили старый матрац в большой комнате, и он всю ночь ворочался, бормотал что-то, молился, а утром, когда взошло солнце, поднялся и сказал: "Поехали?"

И Арон не смог отказать. Не смог, потому что была в госте, назвавшемся Марком, внутренняя сила, которой невозможно было сопротивляться. На Марка было трудно смотреть - взгляд будто наталкивался на невидимый барьер; дед, не обладая литературным талантом, не сумел толком описать ни это ощущение, ни другое, которое он обозначил словами: "Марк убедительно молчал".

"Ему не нужно было доказывать свою правоту", - сказал как-то дед, когда я задал ему этот вопрос по поводу прочитанного.

"Какую правоту?" - продолжал допытываться я.

Дед взял у меня из рук газетный лист, перечитал отмеченное место и вернул со словами:

"То, что он Мессия. Он не доказывал, я и сам понял".

"Ну конечно", - сказал я и больше к этому вопросу не возвращался. Не знаю, что происходило в жизни, но согласитесь, у литературного произведения есть свои законы восприятия - я (да и никто другой из читателей) не мог поверить герою, назвавшему себя Мессией и упорно молчавшему в ответ на все вопросы.

Они отправились в Иерусалим поутру, у деда был грузовичок, оставшийся от отца. Согласно семейному преданию, на этом грузовичке прадед мой приехал из России и привез весь свой небогатый скарб, но на самом деле этого быть не могло: Пинхас Брумель совершил свое восхождение в Эрец Исраэль месяца за четыре до того, как в Петербурге большевики отобрали власть у временного правительства. Грузовичок был моложе - я сам, будучи ребенком, видел на его двигателе, выброшенном уже на свалку, надпись: "Krupp, 1931".

Они поехали, и начались чудеса - точнее, дед пытался описать какие-то чудеса в своем рассказе, но похоже, он находился в таком эмоциональном состоянии, когда чудом кажется обычный восход солнца. Марк сидел рядом с Ароном и все время что-то говорил, дед смотрел на дорогу, боялся, что их обстреляют из засады и слушал вполуха, но все равно воспринимал каждое слово, будто результат собственных размышлений.