Вольдемар Бааль - Источник забвения

— Превышение, — заметил Митя-милиционер.

— Какое превышенье? Иде оно, превышенье, а? Ен, змей, девку ни за че убиваеть, еще, можеть, не одного угробил, а я его жалеть?

— Определять степень вины — функция суда, — подал, наконец, голос следователь Федорович.

— А… — Константин Иванович махнул рукой. — Разведете тама канителю, знаю я. Судья, прокурор, адвокат, хрено-мое. А то раньше еще присяжные были. А какой в етом толк? Вот скажи честно, Хведорович, а? Ить комедия одна. Один набавляить, другой сбавляить, а судья, вишь, середку выбираить. Ето чтоб, значить, по справедливости выходило. Прям игра, бирюльки. Ты извини, конечно, я ить не в обиду. Я — так, рассуждаю просто. Када восьмой десяток, много че за плечами, хошь-нехошь на рассужденье потянеть. Как, Петрович, а?

— Юристам виднее, — сказал Визин.

— Видней, конечно, я не спорю. Дык ить усе зря. Суд етот, троица уважаемая. Ну покумекай! — Константин Иванович обращался теперь к Визину. — Че их судють-то? Для справленья? Дык как ты его справишь? К примеру, Хвилатовна моя лук не любить — ну, не перевариваить. Как ты ие справишь? Силком заставишь? А ие наружу вывернить. У Рощах — давно было — один такой малай был, усе тянул, че иде увидить, плохо лежить — цоп сабе и мотать. Не мог, понимаешь, мимо пройтить. И — сызмальства. И ловили его, и лупили, и уговаривали, и плакал ен рыдал — больше не буду. И — до другого разу. Ну, пока малай был, отдереть отец ремнем и усе. А подрос — у колонию. Посидел, выпустили — сызнова за свое. Посадили. И пошло. Посидить — выпустють. Раз за разом. Потому мозги у его такыи, не можеть пройтить, када че на глаза попадется. Бывало, наворуить-наворуить, а посля говорить: идите, забирайте, у кого че пропало. И ходили, и забирали — усе было у цельности-сохранности. И, знаешь, привыкли. Пропадеть, бывало, че — сразу к ему: ты узял? Я, говорить. Отдай. На, бери. Ну? Ты его лагерем-тюрьмой справишь? Када у человека такыи мозги, када родился такой.

— Клептомания, — веско проговорил следователь. — Психическое заболевание.

— Ниче у него не заболеванье — нормальный парень был. Ну, а есля заболеванье, тада, скажу я вам, не судью, а врача надо. Чтоб у мозгах евоных поковырялся, пересортировал тама че следуить. Ай пилюльки какыи придумать. А так — не, не справишь.

— Выходит, — снисходительно улыбаясь, сказал следователь, — в следствии, в следственном разбирательстве и наказании нет никакого смысла?

— Ну, а какой смысел, Хведорович?

— Огурчики — вещь, — опять сказал милиционер Визину.

— Давай, ребяты! — отвлекся Константин Иванович от занимавшей его темы. — За усе хорошее.

— Давай! — Следователь поднял свою рюмку.

— Смысел, — выпив, задумчиво проговорил хозяин. — Был ба смысел, ен ба у другой раз не полез. А то отсидить, выйдеть и — сызнова.

— Бывает и завязывают, — сказал милиционер.

— Можеть, бываить. Ды редко. — Константин Иванович долгим, осоловелым взглядом посмотрел на следователя. — Вот теперича вы его накажете, так? За че накажете? За проступок, за преступленье, так? А почему ен пошел на такое? А потому — ен такой, не можеть не пойтить. Такой ен есть, мать такым родила, ен сам сабе мозги не выбирал. И за ета судить?.. Ну конечно, случайно, бываить, человек попал — ета другое дело. А у большинстве-то не случайно ить. Ен, можеть, и не хотел делать проступок етот, а его тянеть. Ен уже попереживал: и на следствии, и у капэзэ, и на суде — успел, раскаился, можеть. А ему — срок. Думаешь, ен тама больше переживать станеть? Хрена с два. Про волю ен думать станеть, чтоб скорей выйтить, а не переживать и казниться. Дурак был, скажеть, что попался. У другой раз не попадуся. И выходить, Хведорович, суд ваш увесь, бирюльки еты — месть одна.

— Ну, — улыбнулся опять следователь, — неужели ты думаешь, Константин Иванович, что государство унизится настолько, что станет мстить своему гражданину, преступившему закон?

— А че! Ить мстить, мстить!

— Уголовный кодекс говорит, что наказание, конечно, кара за совершенное преступление. Но не только кара, а предусматривает также и воспитательный момент.

— Ага, момент. Ен те перевоспитается у той колонии и под конвоиром.

— А что бы вы предложили, Константин Иванович? — спросил Андромедов. Для борьбы с преступностью.

— Ага! Я тае скажу, а ты — на карандаш. И пойдеть — мненья гражданина Дорохвеева про суд и справленье бандюг.

Все засмеялись.

— Честное журналистское — не буду обнародовать.

— Дык вот, Миколай. — Хозяин поднял размягченное, задумчивое, коричневое лицо. — Я ба к хирургу его, под ножик. Пилюльками ба его. И хлопот усем было ба меньше.

— Во загнул дед! — засмеялся милиционер.

— Покой был ба б, Мить, покой. Работы ба тае с Хведоровичем стало мене… А на перьвай ба раз вывел на народ, снял штаны и — плетью, плетью. Чтоб усе видали. Вот и было ба перевоспитанье. И подумал ба б, сукин сын, Саня, к примеру, тот жа, что не усе можно, что жить нада, как усе люди… Ты ешь-пей, Петрович. Не смотри, что я тута тары-бары развел — ета я так. А ты ешь и пей. И ты, Миколай. Налей, Митькя. Медовуха, она… Вы ж седня у тайгу не пойдете?..

Разговор грозил принять другое направление — в глазах Мити-милиционера и следователя, обращенных на Визина, заискрилось этакое ожидание, предвкушение, хозяин со своей доморощенной юриспруденцией явно им надоел. И Визин встал.

— Спасибо, Константин Иванович. И сыт, и пьян. Мне надо письма написать. Вас не затруднит опустить их в Рощах в почтовый ящик?

— Могу и в Долгом Логу опустить, — сказал следователь. — Пожалуйста, это же пустяк.

— Конечно, — сказал милиционер.

— А ты посиди, Коля, если хочешь, — обратился он к вскочившему Андромедову. — Тебе ведь, кажется, не надо писать писем?

— Не надо. — Тот сел, ему, без сомнения, было интересно в этой компании.

«Сейчас они будут его пытать, — подумал Визин. — Что за экспедиция, что собираются найти… Но может быть, они его уже пытали? Время было… Конечно, им занятнее послушать ученого… Вот так, милейший! Ты хотел незаметно и тихо, а весь район с самого начала гудит. А что дальше будет…»

Едва Визин вошел в горницу, как почувствовал, что не один. Он осмотрелся, даже заглянул под кровать — никого. И когда он уже собрался сесть за стол, досадуя на свою мнительность, из-за шкафа появилась Лиза. Она вся сжалась, лицо ее было обреченным — она, по всей вероятности, была готова к тому, что ее сейчас вышвырнут отсюда, прямиком в лапы подвыпившего тятечки, и тот не замедлит применить свой метод суда-следствия.

— Ты что тут делаешь? — шепотом спросил Визин.

— Я… — Она облизала губы. — Я не успела выйтить, када оны за стол пошли. Не успела — и тута схоронилася… — Голос ее срывался, вся она была сейчас уродливым, отчаянным воплощением страха. — Я хотела у окно, а оно на улицу, увидють.