Геннадий Прашкевич - Адское пламя

Но опять же, за внос наркотиков правительство грозило только смертной казнью.

А что там грозит за внос дуриана?

Сеня мрачно пожал плечами. Судя по тому, что дуриан идет сразу после наркотиков… Пожизненное, наверное…

«Ладно, режь, – решился я. – Мы только куснем пару раз, а потом пусть нас оттаскивают за уши».

Наверное, мы не успели зажать носы.

Сеня сделал всего лишь легкий разрез, можно сказать, царапинку, нечто почти теоретическое, незаметное, почти несуществующее, как марсианский канал, и на нас жирно пахнуло трупом.

В тропической влажной жаре запах многократно усиливался.

Обливаясь потом, оглядываясь – не спешат ли к нам полицейские (оттаскивать за уши), мы закопали плод дуриана в землю. Кстати, вместе с ножичком. Сеня даже не жалел об этом. По крайней мере, когда в отеле, отдышавшись, я предложил ему смотаться на знакомую лужайку, раскопать могилку дуриана и забрать свой позолоченный ножичек, он почему-то вздрогнул и отказался.

« На улице Красных Зорь появилось странное объявление: небольшой серой бумаги листок, прибитый к облупленной стене пустынного дома. Корреспондент американской газеты Арчибальд Скайльс, проходя мимо, увидел стоявшую перед объявлением босую молодую женщину в ситцевом опрятном платье; она читала, шевеля губами. Усталое и милое лицо ее не выражало удивления, – глаза были равнодушные, синие, с сумасшедшинкой. Она завела прядь волнистых волос за ухо, подняла с тротуара корзину с зеленью и пошла через улицу… »

Листок серой бумаги,

облупленная стена пустынного дома,

босая женщина с сумасшедшинкой в синих глазах,

заведенные за ухо волнистые волосы -

Алексей Толстой, как истинный художник, всегда был чуток к детали.

Описывая самую невероятную ситуацию, он умел оставаться убедительным.

После клочка серой бумаги еще ошеломительнее выглядит последующий прыжок на Марс. Из разрушенной, продутой всеми ветрами России – прямо на Марс! А почему бы нет? Почему бы, черт побери, считает красноармеец Гусев, не присоединить красную планету к РСФСР? « На теперь, выкуси, – Марс-то чей? – советский. »

Фантастика Алексея Толстого давно признана классикой. Но выход «Аэлиты» и «Гиперболоида инженера Гарина» был встречен в свое время, скажем так, вовсе не овациями.

Г. Лелевич: « Алексей Толстой, аристократический стилизатор старины, у которого графский титул не только в паспорте, подарил нас «Аэлитой», вещью слабой и неоригинальной… »

Корней Чуковский: « Роман плоховат. Все, что относится собственно к Марсу, нарисовано сбивчиво, неряшливо, хламно, любой третьестепенный Райдер Хаггард гораздо ловчее обработал бы весь этот марсианский сюжет… »

Юрий Тынянов: « Марс скучен, как Марсово поле. Есть хижины, хоть и плетеные, но в сущности довольно безобидные, есть и очень покойные тургеневские усадьбы, и есть русские девушки, одна из них смешана с «принцессой Марса» – Аэлитой, другая – Ихошка… И единственное живое во всем романе – Гусев – производит впечатление живого актера, всунувшего голову в полотно кинематографа… »

Даже Максим Горький (в письме к Д. Лутохину от 26 октября 1925 года) не преминул заметить: «В 7-й книге „Красной нови“ рабоче-крестьянский граф Алексей Толстой начал печатать тоже бульварный роман. Это очень жаль…»

Но жалеть, наверное, надо о другом.

Жалеть надо о том, что Алексей Толстой, раздраженный всеми этими достаточно несправедливыми нападками, отказался, не написал еще одну часть своего романа об инженере Гарине.

А замысел был.

Роман «Судьбы мира».

Даже план сохранился.

« Война и уничтожение городов.

Роллинг во главе американских капиталистов разрушает и грабит Европу, как некогда Лукулл и Помпей ограбили Малую Азию.

Гибель Роллинга.

Победа европейской революции.

Картины мирной роскошной жизни, царство труда, науки и грандиозного искусства ».

Картины мирной роскошной жизни… Царство труда, науки и грандиозного искусства…

Попытку заглянуть в будущее предпринял и сибирский писатель Вивиан Итин, автор самого первого советского научно-фантастического романа – «Страна Гонгури», изданного в 1922 году в провинциальном Канске.

Попавший в плен к белогвардейцам юный партизан Гелий томится в застенке.

Он не спит, он ждет рассвета, когда колчаковцы поведут пленных расстреливать.

Жалея Гелия, старый врач, брошенный в ту же камеру, погружает юного партизана в гипнотический сон, в котором Гелий неизвестно как превращается в гениального ученого Риэля – гражданина страны будущего, где люди давно забыли слово война, где отношения чисты и безмятежны, где человечество может копить силы для нового величайшего броска вперед – в неимоверное, никакими уже словами не определяемое счастье. Скука, конечно, необыкновенная, но роман был написан талантливым, много видевшим человеком, который бывал и «завагитпропом, и заведующим уездным политпросветом, и заведующим уездным РОСТА, и редактором газеты и председателем дисциплинарного суда». « Итин в бытовом отношении совершенно не был устроен, – вспоминал старый большевик, участник гражданской войны в Сибири И. П. Востриков. – Жил он в кинотеатре «Кайтым» (тогда иллюзион «Фурор» назывался). Заканчивался последний сеанс, люди расходились, а Итин получал возможность отдохнуть, переночевать. И книгу свою он писал в том же кинотеатре, при свете самодельной коптилки. Сами понимаете, такой образ жизни и на внешнем виде сказывается. Однажды мы с товарищами рассудили так: последить за ним некому, сам он человек стеснительный, поможем ему мы. А на том месте и в тех же зданиях, где сейчас ликеро-водочный завод стоит, были раньше колчаковские казармы. Когда беляки удирали, то они все свое обмундирование, в том числе и новое, ненадеванное, побросали. Из тех белогвардейских запасов мы и подобрали Итину одежду. Он, я помню, очень обрадовался и сказал, как же он во всем новом и чистом в иллюзион пойдет ночевать?… И вот, когда я читал его книгу, меня очень удивило: как человек, будучи совсем неустроенным, мог создать такое светлое произведение – мечту, сказку об удивительной стране, где живут люди коммунистического общества?… »

Несколько иначе смотрел на будущее другой советский фантаст – Яков Окунев.

«Грядущий мир».

Утопия.

Знаменитый профессор Моран, погрузив в анабиоз свою дочь и некоего Викентьева, смелого молодого человека, решившегося на опасный эксперимент, отправляет их в весьма далекое будущее. В отличие от многих классических утопий, роман Окунева динамичен, чему в немалой степени помогает то, что Окунев, видимо, еще не успел подпасть под влияние расхожих большевистских догм, а язык его романа еще не превращен в газетный.