Геннадий Прашкевич - Демон Сократа

«Не делай этого…»

Демон Сократ, когда его хозяин принимал важное решение, всегда запрещал ему поступать иначе, как он поступил… Наверное, Козмин не случайно ввел меня в систему – осторожность далеко не всегда вредна… В общем, на Козмина я не держал обиды, как, впрочем, и на Юренева… Но Ия!.. Туйкытуй… Сказочная рыба, красивая рыба…

Я понимал, я несправедлив к Ие, но ничего не мог с собой поделать.

Чукча Йэкунин, рвущий мясо руками, это и есть великий математик Козмин, создавший НУС, систему, которая может дать все? И что, кстати, значит это все? Что по-настоящему может НУС? Загонять людей в какое-то чужое время?

«Не делай этого… Уезжай…»

Я вспоминал.

Как там сказал чукча Йэкунин?

А, да… «Что, собака настигла суслика?..»

Именно так спросил чукча Йэкунин, а сам странно смотрел при этом на Юренева. И эта внезапная вспышка: «Не сиди! Не стой! Ударю тебя!».

Туйкытуй…

Сказочная рыба…

Бедный Козмин…

Уехать? Остаться? Я же для них всего только часть системы, некий инструмент для достижения их целей. Вчера космические плазмоиды, сегодня чукча Йэкунин.

Не чукча, возразил я себе, Андрей Михайлович.

Но сразу лезли в голову – вязаное платье Ии, телефонные звонки, мерзкий швейцар, хор женских голосов…

Отвлекись.

Не думай об этом. Думай о Козмине!

Козмин…

Юренев прав, это несколько странно: почему чукча?.. Если включился механизм генной памяти, то почему чукча? У Андрея Михайловича были в роду чукчи?

Екунин…

Йэкунин…

Близко лежит…

Впрочем, это не доказательство.

Что, кстати, говорил Юренев о ключевых фразах? Они, кажется, собираются разговорить чукчу Йэкунина?

Как, интересно, видит нас чукча Йэкунин? Как он видит комнату, зелень поляны под окном. Как он видит Юренева, Ию? Как он справляется с этим двойным миром, ведь между нами почти ничего нет общего?

Большой червь живет, вспомнил я. В стране мертвых живет. Червь красного цвета, полосатый и так велик, что нападает на моржа даже, на умку даже. Когда голоден, опасен очень. На олешка нападает – душит олешка, в кольцах своих сжав. Проглатывает жертву целиком, зубов не имея. Наевшись, спит. Крепко спит. Где поел, спит. Так крепко спит, что дети мертвецов разбудить не могут, камни в него бросая.

Как там сказал Чалпанов?

«Выговор не пойму какой… тундровый, оленный он человек или с побережья?..»

Что-то там еще было.

Это Чалпанов потом шепнул, когда мы поднимались по лестнице. «Он не береговой чукча. И не чаучу, не оленный. Что-то в нем странное, мне понять трудно. Вот жалуется: народ у него заплоховал. Жалуется: ветры сильные, ярангу замело, в снегах свету не видно. А то взволнуется: большой огонь снова зажигать надо! Так и говорит: снова!»

Большой огонь… Сполохи… На севере говорят: уотта юкагыр убайер – юкагиры зажигают огни…

ЦВЕТНАЯ МЫСЛЬ: ЛУННЫЙ СНЕГ СЛЕЖАВШИЙСЯ, УБИТЫЙ ВЕТРАМИ. НИЗКАЯ ЛУНА, СМУТА НОЧИ. БОЛЬШОЙ ОГОНЬ СНОВА ЗАЖИГАТЬ НАДО.

«Что, собака настигла суслика?..»

О чем я?

Я не знал, но что-то уже томилось в мозгу, что-то толкалось в сознании. Козмин-Екунин фамилия древняя. Если предки Андрея Михайловича когда-то ходили в Сибирь, где-то их путь мог пересекаться с чукчами.

Я, наконец, впервые набрал телефон ноль шесть ноль шесть.

– Я слушаю вас, – тут же ответил вышколенный женский голос.

– Юренева, пожалуйста.

– Юрия Сергеевича?

– У вас есть другой?

– Нет, – секретаршу Юренева, похоже, трудно было смутить. – Что передать Юрию Сергеевичу?

Я помедлил секунду. Странная штука мстительность. Есть в ней что-то недоброе.

– Передайте: Хвощинский ждет звонка. И срочно.

И повесил трубку.

Я был уверен, Юренев не позвонит. А если позвонит, то далеко не сразу. Но звонок раздался незамедлительно.

– Зачем ты пугаешь Валечку? – Юренев хохотнул. – Она не привыкла к такому обращению.

– Пусть привыкает.

– Ага, понял, – обрадовался Юренев. – Не тяни. У меня мало времени. Что там у тебя?

– Книга мне нужна.

– Книга? – Юренев удивился, но он умел ценить юмор. Я слышал, как он там крикнул: «Валечка! Сделай все так, как просит Хвощинский!».

– Слушаю вас, – Валечка и виду не подала, что минуту назад уже разговаривала со мной.

Голос у нее теперь был обволакивающий, ведь я явно входил в круг интересов ее шефа, она уже любила меня. Я не мог и не хотел этого допустить:

– Записывайте.

– Записываю.

– «Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах». Это сборник документов. Издание Главсевморпути, год, кажется, пятьдесят третий. Почему-то при вожде народов любили географию. Книга нужна мне срочно.

– Простите, но данная книга вне тематики нашего института, у нас вряд ли найдется такая книга.

– Меня это не интересует, – в тон ей ответил я. – В принципе история не может быть вне тематики, даже в вашем институте. Так что жду.

И повесил трубку.

И заказал кофе.

И стал ожидать Валечку.

Кофе мне принесла пожилая дежурная. Мы с ней совсем подружились. Конференция кончается, сообщила мне дежурная доверительно, скоро иностранцы пить начнут.

Я понимающе кивнул.

А книгу принесла все же не Валечка. Книгу принесла худенькая, совсем юная лаборантка, коротко стриженная, в очках, и смотрела она на меня так пугливо, что я сразу ее отпустил.

Я подержал в руке тяжелый, прекрасно изданный том.

«Все до сих пор в России напечатанное, ощутительно дурно, недостаточно и неверно», – так в свое время сказал по поводу публикаций исторических материалов в России немец Шлецер. Хорошо, что мне не надо было отвечать на его вызывающие слова, это прекрасно сделал в свое время Ломоносов. «Из чего заключить можно, – ответил Ломоносов на слова Шлецера, – каких гнусных гадостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная к ним скотина!»

Я наугад открыл книгу.

Северо-восток России, путь к океану, полярная ночь. Некий стрелец Мишка отчитывается: «А как потянул ветер с моря, пришла стужа и обмороки великие, свету не видели и, подняв парус, побежали вверх по Енисею и бежали до Туруханского зимовья парусом, днем и ночью, две недели, а людей никаких у Енисейского устья и на Карской губе не видели…»

Бородатые казаки, огненный бой, дикующие инородцы, ветер, снег, над головой сполохи.

«А соболь зверок предивный и многоплодный и нигде ж на свете не родица опричь северной стране в Сибири. А красота его придет вместе с снегом и опять с снегом уйдет…»

Я вздохнул.

Я успокаивался.

Это был иной мир, я им занимался много лет.

Где-то среди этих документов следовало искать следы неизвестных мне предков Козмина-Екунина.

Я раскрыл именной указатель. Тут были десятки, сотни имен, но я знал, где искать нужное, и медленно повел пальнем по узкой колонке.