Геннадий Прашкевич - Дыша духами и туманами

«Настоящее животное без смысла, – рассердился майор. – Вечно у нас так. В городах мразь, в лесах животные».

«А вы ей водочки плесните, – радостно подсказал Кум, переступая большими ступнями. – Вы не пожалейте, не пожалейте, плесните, – облизнулся. – Животное она или не животное, это дело второе. Водочку-то все любят. Поты лыты мяты пады. Сразу личико просветлеет, слова появятся».

Майор не согласился.

Посадили лесную на цепь.

Скалилась.

-Пристегни его!

Кум появился внезапно.

Крутил лобастой головой, водил стволом карабина.

Сердитый. Я успел первым: пристегнул Евсеича. Бульон здорово мне помог. Евсеич даже огорчился: «Самая большая жопа, которая со мной случалась». Потопал сапогами в гармошку, без всякой обиды крикнул вслед: «Зря с Кумом идешь! Стрельнет он тебя под кустиком!»

Но стрелять Кум, кажется, не собирался.

Пришептывал что-то. Было у него свое на уме. Вел под елями, в сухой сумрачности.

Часа через два такой упорной ходьбы слева потянулся слабый кочкарник, впервые возникло над головами низкое небо, пыльная вода блеснула в болотных «окнах». Одуряюще потянуло смородиной. Еще смолой пахло, плесенью, грибами, потревоженной липкой паутиной. Кости, валявшиеся здесь и там, тоже пейзажа не оживляли. Подозрительные, надо сказать, кости. Может, и человеческие.

Смутные тени, неопрятный валежник.

А где кедры, нежные лиственницы, свет осиянный?

Где Лесные девы, под легкими ножками которых не пригибается трава? Где выбеленный временем скелет Антона, прикованный к корням сухой ели? Что скажу мадам Генолье, когда придет время разъяснить судьбу ее потерявшегося брата?

Когда-то вошел пароход в уединенную протоку, представлял я. Колеса шлепали. Свистел пар. Вонючую железную баржу к берегу подогнали. Ставили бараки, гоняли зеков на рубку леса, беспрерывно вращалось колесо времени. Из диких ребятенков вымахивали чугунные братаны. Все росло, двигалось.

А потом враз лопнуло.

Пришел теплоход (не пароход уже), с него спустились веселые люди. Потребовали: «Еду и выпивку для банды подлецов!»

– Эй! – позвал я.

Но Кум исчез. Не было его нигде. Вот только что топтал палую хвою, пришептывал, поругивался, опасно водил стволом карабина, и вдруг – нет его!

Останавливаться не стал.

Шел как шел. Помнил: шаг влево, шаг вправо считаются побегом. Не понимал, чего хочет Кум. Решил бросить меня в тайге, скормить хищникам? Вряд ли. Пихты и ели, сливаясь в мрачный фон, здорово портили настроение. И пейзаж окончательно мне разонравился, когда с каменной гривы увидел я внизу мрачную долину, похожую на овальный кратер.

Вырубка. Пни. Шиповник.

Под низким небом – иссиня-черная стена тайги.

«Тоска – она ведь хуже ревматизма давит», – вспомнил я, глядя на покосившиеся «скворешни», ржавую проволоку, лысую больную землю.

Бараки – в три линии. В стороне отдельный двухэтажный дом. Может, для начальства.

Оглядываясь (куда же исчез Кум?), двинулся вдоль внешней линии бараков.

Углы выщерблены непогодой. Время все вычернило, привело в упадок. Ясно представил, как страшно завывала тут когда-то метель, как били по крошечным окошечкам свирепые снежные заряды.

Передернуло.

Остановился перед крылечком.

На нем стояла рассохшаяся деревянная бочка. Ничего такого особенного, но над ржавым обручем виднелась как бы подновленная надпись – Инв. № 63 .

Тихонечко толкнул дверь барака. Ступил в темноту.

И сразу грохнул за моей спиной засов.

В бараке было сумеречно.

Все равно я разглядел надпись на скамье – Инв. № 52 . Черная краска. Нисколько не выцвела. На столе красовалась другая – Инв. № 47. Доски пересохли, покоробились, но краску время не тронуло. Шелк, дощечки для гербария, чайничек, которому сто лет. Ни дощечек, конечно, ни шелка, но вот чайничек был. Закопченный, помятый. На жестяном боку также выведено – Инв. № 43 . А на стене, сбоку от кирпичной печи, тяжело рассевшейся, изъеденной трещинами и пятнами обрушившейся штукатурки – запыленная, потрескавшаяся фанерка.

Скамья деревянная – 2. (На самом деле только одна – под пыльным окошечком.)

Стол деревянный — 1 . (Тут все соответствовало списку.)

Сковорода чугунная – 2. (Не видел я нигде сковород.)

Подставка для обуви…

Сейф стальной — 1 .

Венок из колючки…

На захлопнутых дверях действительно красовался мученический венок.

Он был искусно сплетен из колючей проволоки. Где-то я такой видел… Точно видел… Нуда, в деревенском клубе…

Чайник жестяной – 1.

Банка заварочная – 1.

Кружки…

Нож…

Нож был вычеркнут красным карандашом.

Стараясь не чихнуть, не закашляться, наклонился к низкому окошечку.

Пыльные лезвия битого стекла мешали видеть, но все было перед глазами: голая земля, сторожевая вышка, на ее окруженной перилами площадке – Кум. По гнилой лесенке, присобаченной к столбу, даже ребенку опасно было подниматься, но Кум каким-то образом поднялся. Привычно водил стволом карабина, не спускал колючих глаз со Святого и Евелины, сидевших внизу на широком обтрухлявленном пне. Появились они явно не сейчас, я их просто не видел, когда поднимался в барак. На моих глазах происходило что-то мне непонятное.

– Где Зиг? – крикнул Кум.

Вопрос Святому не понравился. Он что-то сказал Евелине, до меня донеслось сглаженное расстоянием: «Аха». Карабин не пугал Святого. Узкая ладонь гладила пень, густо, как молоком, облитый белыми лишайниками. Мне показалось, что я слышу, как звенят над Евелиной комары. Но это, конечно, показалось, хотя даже Кум иногда хлопал ладонью по голому лбу.

– Где Зиг?

– В надежном месте.

– Это где? – не принял ответа Кум.

Наверное, в частной клинике Абрамовича, подумал я. Но Святой не собирался ничего пояснять. У него были свои вопросы.

– Где Фрида?

Кум ответил, переняв его манеру:

– В надежном месте.

Но не выдержал:

– Нашел Офицера?

– Помер твой Офицер, давно, наверное, помер. – По лицу Святого было видно, что знает он неизмеримо больше, чем Кум. – Сам прикинь, столько лет прошло.

– Он Большой лиственницы касался, – непонятно возразил Кум.

– Если и так, – брат Харитон погладил прижавшуюся к нему Евелину по плечу, – зачем он тебе?

– Зига лечить.

– От чего?

– От дикости.

– Это не болезнь.

Кум явно рассердился.

– Сиди на месте! – крикнул он брату Харитону. – Стрельну!

– В меня? – В голосе Святого не было ни удивления, ни упрека. Только вопрос.

– А то! – Кум нехорошо засмеялся, но глаза отвел. Явно не хотел и не мог стрелять в Святого. – Зачем привел новеньких? Одного на подставу, другую бросишь по пути? ЧК всегда начеку! Изучил Фриду, вижу. Вижу, вижу, не вороти морду. Фрида – дура, идет на запах несчастья. Только, – хмыкнул он нехорошо, – спустил я с цепи твою приманку. Сидит на заимке твой шнырь с портфелем. Нынче я с тобой пойду. Никого больше!