Геннадий Прашкевич - Мироздание по Петрову

Молчание…

Все утро субботы я отсыпался.

Девчонкам по телефону бормотал: „Никакого дня рождения“.

Они злились и ничего не могли понять. Юля плакала. Оказывается, родители еще не вернулись и квартира бездарно пропадает, простыни шелковые, прохладные. Поломанную мебель я выкинул на лоджию, в квартире стало пусто и грустно. Маринке заявил: „К одиночеству клонит“. А Света сама бросила трубку, когда я начал объяснять, что слушать „Пиковую даму“ в некотором смысле даже приятней, чем заниматься любовью в противогазах.

„Таганка! Все ночи, полные огня…“

Насвистывая, валялся на надувном матрасе. Листал сценарий.

Деревня Лыковка… Пронизывающая метель… На обороте третьей страницы рукой режиссера было начертано – молчание… Может, как вариант подзаголовка. Меня передернуло. Я даже позвонил полковнику Якимову, но он только что запузырил „глубинную бомбу“ и в нем явно всплыли все рыбы. Охотно издавал некоторые животные звуки, но дельного ничего.

Молчание…

Неужели все в жизни уходит, рассеивается?

Звонок отвлек меня от размышлений. Поднял трубку.

Вот новости. Юлю чуть не изнасиловали. Она всхлипывала. Думала, наверное, что я сразу брошу все и примчусь целовать ее прекрасное молодое тело. В Институт генетики (через квартал от Юлиного дома) недавно привезли орангутанга Гошу. С характером парень. В служебные командировки выезжал с телогрейкой ватной, с ремнем солдатским, кружкой жестяной. Прибыв на место назначения, бросал в угол телогрейку и от полноты чувств так вмазывал ремнем по стене, что в лабораториях гибли мухи дрозофилы. Директор института, завлаб, два сотрудника, юная аспирантка и красномордый служитель сошли к орангутангу в подвал. Гоша как раз подоткнул телогрейку под плоскую потертую задницу. В отведенной руке держал солдатский ремень, в другой – кружка. „Неужели закладывает?“ – удивился директор. Орангутангу намек не понравился. Все содержимое кружки (он в нее перед этим опрятно помочился) выплеснул в лицо директору. Одновременно со страшной силой врезал железной пряжкой по стене. Завлаб долго потом оправдывался, что Гоша любит арбузы.

Поднялись в кабинет, умылись.

Потом всем составом снова спустились к вольере.

Орангутанг, увидев таких упорных, впал в оторопь. „Вы осторожнее, – предупредил директора завлаб, – как бы снова не обдал“. Но Гоша надул щеки и показал людям кружку: вот, мол, совсем пустая! А потом выплюнул в лицо директора весь огромный запас мочи, которую, оказывается, набрал в рот. Аспирантка сама чуть не уписалась. А директор рассердился: „Сколько Гоша должен нам крови?“ – „Оплачено два литра“. – „Выкачайте из него все пять!“ Красномордый служитель тут же напихал сонных таблеток в большой банан, но Гоша эти гнусные таблетки выцарапал. Пришлось стрелять сонными ампулами. Несчастный Гоша задрожал и припал грузным торсом к любимой телогрейке. Ремень намотан на кулак, в головах – жестяная кружечка. Красномордый наивно вошел в вольеру, вот тут Гриша и показал, на что способен. „Сволочь ты, Кручинин, – плакала Юля по телефону. – У меня пятый этаж, балкона со стороны леса нет, а ты вдруг заглядываешь в окно. Я еще думаю, чего это Кручинин такой небритый, с ремнем и с кружкой? Как. думаю, влез по отвесной стене? Лапка, говорю, сладенький, иди скорее! А ты в меня мочой, мочой! Наверное, Архиповна научила?…“

Сниму со сберкнижки несколько сотен, соображу легкий обед.

Телефон отключу, дверь запру. С меня хватит. Так я решил. А на месте Гоши я бы сначала надругался над Юлей, а уж потом сдался милиционерам. Вот какое было у меня настроение. Шел по улице мимо бабулек, торгующих морковкой, садовой ягодой, луком, домашним молоком, жирным творогом. Назойливые призывы, все надоело. Возле почты кто-то взял меня за руку. „Да иди ты! Не нужна мне морковка“, – отмахнулся я, но остановила меня не бабулька. Я посмотрел на плоское, ничего не выражающее лицо человека в штатском и возражать не стал. Лучше, наверное, провести день рождения в камере, чем валяться на полу в пустой квартире.

Повинуясь молчаливому человеку, свернул с улицы.

Глухой уголок, за которым начинался элитный спальный район.

Я так и подумал: идем к дому, в котором жил Режиссер. Но человек в штатском еще раз повернул и мы оказались на заброшенной тропе. Кусты тут были совсем заморенные, попадались вялые осинки, рябина. Алела костяника в траве, тоже, впрочем, вялая, и листья темнели пятнами – больной тихий лес, в глубине которого пряталось кирпичное здание, в котором я никогда не был. Просто не приходилось тут гулять. Даже экстремалка меня сюда не затаскивала.

Странное равнодушие охватило меня. За что ни возьмусь, все выходит боком. Подал не то лекарство Режиссеру. Украл фальшивый миллион. Ограбил несчастную Алину. Что еще выкину? Это потому, что Архиповна меня бросила, подумал я. Осинник мне не нравился. Глухая стена кирпичного здания тоже. Огромная тарелка на крыше, наклоненная под большим углом, не нравилась еще больше. Куда меня ведут?

Проходная.

Охранник с пистолетом.

Еще проходная. Охрана. Темные тамбура.

Щелкнул магнитный замок. Открылась дверь. Я замер.

Такого не бывает. Такого не должно быть. Кожаный диван. Не то чтобы старомодный, но какой-то не сегодняшний. Решетка на стене. Просто на голой стене металлическая решетка, даже во сне меня это поражало. Вот я вдруг и вошел в свой сон. Только голос был уж очень знаком:

– Здравствуйте, Кручинин.

– Вы что, преследуете меня?

– Нам нужна наша платиновая пластинка, – негромко произнес академик.

Он сидел на диване под огромным портретом Режиссера. Превосходным, надо сказать портретом. Это еще больше сбило меня с толку. Чем он занимается? Химик… Ну да… Лауреат всяких престижных научных премий… Поиск внеземной жизни?… И это тоже… Я сломался… Если они об этом… Я выложил на стол темную пластинку с цепочкой и с почтовым ключиком. Ту самую, что подобрал в квартире Мерцановой. Неужели это ее так ищут?

– Иван Ильич…

– Да? – он сразу напрягся.

– Вы говорили, что экспертиза показала наличие в крови Режиссера каких-то случайных веществ. Но ведь все случилось под самое утро, да? Он умер под утро? Кто же позвонил так сразу?

Он не ответил.

Видимо, это не имело значения.

– Иван Ильич…

– Да?

– Что же это? Так получается, что я убил Режиссера? Вы говорили, что некоторые лекарства становятся ядами, если в них попадает определенное вещество. А я подал Режиссеру стакан с корейским чаем.

Он покачал головой.

Это неважно. Теперь неважно.

У него был друг. Тоже химик. Испанец Рамон.

Они вместе пришли в проект CETI. В поселке Порте де Сон на самом севере Галисии Рамон построил дом. Белое гнездо на отвесной скале. Своя лаборатория. Огромная антенна, круглосуточно обшаривающая пространство. Мы были убеждены, что жизнь вечна. Она наполняет пространство. Море, солнце. Летишь со скалы в море, адреналин рвет жилы. „Лучшие дни я провел у Рамона, – сказал Петров-Беккер. – Мы заканчивали одну работу… В программе CETI… Думаю, мы были близки к разгадке… Скрытая масса Вселенной и информация всех живых существ, всего сущего во Вселенной… Всех, понимаете?…“ Но, прыгая со скалы, Рамон ошибся. Порывом ветра его бросило на камни. Обездвиженный, подключенный к специальному аппарату, он пытался победить смерть. По горящим глазам было видно, как сильно он этого хотел. Специальные механические рычаги двигали его ногами и руками, но умирающие мышцы не хотели просыпаться. Пока были деньги, Рамону помогали сиделки. Но деньги кончились. Пришло время, когда у постели химика осталась только друзья. „Практически он ушел. Практически он был уже не с нами. Где-то там… Только изредка удавалось расшифровывать обрывки информации, плававшей в разрушающемся сознании… Но этого мало… Диссипация… Никаких чудес…“