Геннадий Прашкевич - Пес Господень

– Клянусь бедром святой девы, истинно говорю! – снова взревел за столом барон. – Нет на свете гусей скверней и грязней, чем жадные и глупые храмовники-тамплиеры.

И обернулся к храмовникам:

– Клянусь очами и взглядом Господа, разве это не так?

Храмовники смиренно уставились в общую чашу.

Потом один, не поднимая глаз, смиренно заметил:

– Игни эт ферро. Птица гусь проникнута божественной благодатью. Но мы не знаем. Мы неучи.

Грузный барон уничтожающе захохотал, производя великий шум всею своей огромною грудью:

– Игнотум пер игноциус!

На этот раз храмовники переглянулись и не стали ссылаться на то, что они неучи.

На этот раз они поняли.

Неизвестное всегда можно объяснить каким-то другим неизвестным – на этот раз храмовники хорошо поняли скрытую угрозу пьяного барона. Его угроза прозвучала в шумной корчме столь явственно, что даже пьяные сердженты на мгновение оглянулись.

Ганелон не видел глаз храмовников, так низко наклонили они головы над своей нищенской общей чашей, но их глаза сейчас, наверное, не выглядели смиренными. Это были крепкие паладины, закаленные в битвах на Святой земле, вряд ли они могли походить на агнцев, красиво выбитых на медной пластине, укрепленной над дверями корчмы. Наверное, злые глаза храмовников сейчас светились от праведного гнева. Наверное, они уже успели вполголоса обсудить свое положение. Наверное, они уже смиренно покачали головами, в очередной раз дивясь странным обетам. Благодаря шумному и открытому характеру барона, они уже слышали о том, что горячий нравом богохульник барон Теодульф страшной клятвой поклялся на кинжале никогда не делить одну харчевню с храмовниками-тамплиерами. А если почему-либо такое случится, он на том же кинжале страшной клятвой поклялся беспощадно и безжалостно выбрасывать храмовников из корчмы, ибо нет на свете существ более грязных и ничтожных, чем грязные и ничтожные монахи ордена тамплиеров.

– Слуги дьявола!

Храмовники смиренно переглянулись.

Они сомневались, удастся ли барону Теодульфу выполнить свой столь сложный обет, вряд ли, ко всему прочему, угодный Богу. Просто им не хотелось так вот, ни с того, ни с сего ввязываться в драку с глупым перепившим бароном и с его глупыми нелепыми оруженосцами.

На уродца храмовники, как и все другие гости корчмы, не обращали никакого внимания.

Тем не менее, один из храмовников не выдержал.

– Таскать с собой подобного уродца-язычника, – смиренно, но достаточно громко и с достаточно заметной язвительностью заметил он, – это все равно что делить ложе с сарацином.

Ганелон напрягся, но барон, к счастью, не расслышал произнесенных храмовником слов.

– Тоза, милочка! – ревел барон, сметая обглоданные кости на кедровый лист с остатками поросенка. – Клянусь всеми святыми, здесь найдется кому поглодать эти уже обглоданные кости! Тоза, милочка, унеси эти кости и брось на стол тем гусям, что прячутся в темном углу!

– Но гуси не гложут костей, сир.

Испуганная служанка обращалась к барону, как к знатному рыцарю, носящему корону:

– Гуси никогда не гложут свиных костей, сир.

Такое обращение растрогало барона:

– Ты так хорошо знаешь гусей?

– Я с Джудеккии, сир. Это большой, правда, бедный остров. Там живут рыбаки, а у меня там был домик под дранкой. Я держала гусей прямо в домике, сир. Нижние бревна таких домиков на острове всегда быстро обрастают плесенью, там очень сыро и часто ветрено, но гусей это не пугает. Я собирала сухой плавник, прибиваемый к берегу морским течением и жгла плавник в очаге, а горячую золу всегда ссыпала в специальный деревянный ящик. На таком ящике приятно сидеть, сир, особенно в долгие зимние вечера. А гуси, они не грызут костей, сир, – совсем осмелела служанка.

И спросила:

– Не хотите ли попробовать студень из куропаток, сир?

Барон оторопело уставился на служанку. Он не ожидал от нее такого количества слов.

– Ты из Венеции?

– Да, сир.

– И ты держала гусей?

– Да, сир.

Барон внезапно рассвирепел. Он так ударил кулаком по столу, что высоко подпрыгнули чашки.

– Клянусь божьим словом, – взревел он, – твой мерзкий остров, он часть Венеции! А Венеция это каменный саркофаг, это прогнившая невеста Адриатики, это распухшая утопленница, густо пропахшая мертвой тиной! Венеция это вонючая лягушка, кваканье которой постоянно отдается на Заморском берегу! Это водяная змея, постоянно кусающая Геную и Пизу! Это гнусная морская тварь, постоянно ворующая куски чужих пирогов!

Барон опять ударил кулаком по столу и с гневом уставился на перепуганную служанку своим единственным пылающим глазом:

– С чего ты взяла, что гуси не грызут костей?

– У гусей нет зубов, сир.

Грузный барон изумленно уставился на служанку и вдруг шумно загоготал, оборачиваясь то к своим оруженосцам, то к настороженно повернувшимся в его сторону тафурам, то к пьяным серджентам:

– У гусей нет зубов! Вы слышали? Клянусь копьем святого Луки, это умно сказано! Храмовники глупы сами по себе, но у них, к тому же, нет зубов! Ты верно говоришь, тоза.

И завопил:

– Альм!

Один из оруженосцев, привстав, с глубоким вниманием склонил круглую, по латински в кружок стриженую голову:

– Здесь я.

– Альм! Немедленно выдай тозе из кошелька четыре денье. Клянусь волосом святого Дионисия, покровителя французов, только такую ничтожную сумму я могу выдать на нужды презренного ордена храмовников. Пусть тоза отнесет эти четыре денье проклятым храмовникам, а самой тозе выдай за ее смелость и умные речи золотой. Она это заслужила!

Барон презрительно, не оглядываясь, ткнул рукой в сторону храмовников, окаменевших от его чудовищных речей.

– Вот увидите, – прорычал барон, обращаясь и к оруженосцам и к пьяным серджентам, и к пьяным тафурам. – Сейчас на наших глазах эти беззубые гуси передерутся из-за четырех денье!

Схватив огромную чашу двумя руками, барон Теодульф сделал из нее гигантский глоток.

Усатый уродец, блестя голой потной головой, с наслаждением повторил жест барона.

Ветром вдруг приоткрыло окно.

В душную корчму ворвался неожиданный запах моря, гнилых водорослей, раздавленных раковин, громкое ржание лошадей, перестук копыт, ругань, пение, скрип повозок.

Совсем недавно здесь не было шумно, подумал Ганелон.

Только с солнечных майских дней пустые песчаные берега острова Лидо, как диковинными грибами, начали обрастать богатыми шатрами благородных рыцарей и бедными палатками пеших воинов и тафуров.

Зато каждую неделю, начиная с первых майских дней, с многочисленных судов, постоянно прибывающих к плоским берегам острова Лидо, сходили пилигримы, принявшие обет святого креста. По узким трапам, ругаясь, сводили на берег всхрипывающих, косящихся в испуге боевых лошадей. Несли оружие. Снимали с бортов разобранные боевые машины.