Онджей Нефф - В тени Сфинкса (сборник НФ)

Я видел, как мимо нашего дома одна за другой проезжали повозки, груженные ящиками и баулами. Их складывали под навес, который сколотил Лейва, а тем временем десятка два мужчин из окрестных хуторов прокладывали дорогу наверх и расчищали вершину горы от деревьев и кустарника, пока она не стала совершенно голой и ровной, словно блюдце. Как только эта работа была закончена, откуда ни возьмись появился Мусью и тут же расплатился с людьми.

Я словно опять вижу его перед собой. Как сейчас помню, подъехал он на рыжем жеребце, и новенькая сбруя так и поскрипывала при каждом его движении. Я посторонился и опустил мешок, в котором нес с поля бататы, на землю. Мусью не отрывал глаз от горы, и я было подумал, что он не заметил меня, как вдруг его конь остановился прямо напротив, и Мусью пристально посмотрел на меня. Я стоял ни жив, ни мертв, но все же успел разглядеть его одежду и широкополую шляпу, надвинутую до самых бровей. Что и говорить, вид у него был внушительный, но больше всего меня поразил его взгляд: хотя поля шляпы и затеняли бритое лицо, глаза Мусью сверкали, будто пара самых ярких светлячков в ночи.

— Эй, паренек! — окликнул он меня.

Голос его показался мне каким-то чудным, никогда я такого не слышал. Наверно, все дело было в его французском выговоре. Заметив, что я оробел, он улыбнулся:

— Ты ведь здешний, не так ли? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Это и есть Телячья гора?

— Она самая, сеньор, — собравшись с духом, ответил я. — Только лес на ней весь вырубили, потому как, сказывают, там, на верхотуре, будут строить дом.

Он вновь улыбнулся и кивнул. Потом сказал:

— Значит, будем соседями, ведь это я собираюсь жить там, на верхотуре, как ты выражаешься.

И, чуть сдвинув назад шляпу, прибавил:

— Меня зовут мсье Ларкс.

— Очень приятно, а я — Диего, сын Моралеса, к вашим услугам, мусью…

Еще шире улыбнувшись, он достал из кармана сюртука золотую монету и протянул ее мне. Заметьте, не бросил, не швырнул, словно милостыню, а протянул, хотя для этого ему и пришлось сильно нагнуться в седле.

— Возьми и купи себе башмаки, не годится ходить босиком.

Я робко взял монету. Было в этом человеке что-то такое, что заставляло ему подчиниться. После этого Мусью пришпорил своего жеребца и поскакал дальше, а я в растерянности глядел ему вслед, пока он не скрылся за деревом, что росло на повороте дороги. Монетка сияла на моей чумазой ладони, словно солнце среди черных туч. Вообразите себе, целый золотой! Я со всех ног бросился домой, впопыхах забыв мешок с бататами на обочине. Вот так я и познакомился с Мусью.

Прошло несколько дней. Как-то под вечер к нам заглянул плотник Лейва и сообщил, что все ящики Мусью уже перевезли наверх. Для этого понадобилась не одна, а целых две упряжки мулов, потому что, хотя гора и невысока, склон у нее довольно крутой, да и новая дорога была еще плохо утоптана. К тому же Мусью лично руководил перевозкой, внимательно следил, чтобы все было погружено аккуратно и ни один ящик не свалился по дороге. Работа эта заняла почти целую неделю. Начинали с восходом солнца, а когда землю окутывала мгла, Мусью распускал рабочих, садился на своего жеребца и уезжал. Никто не знал, где он ночует, но когда наутро люди возвращались, он уже поджидал их у подножия горы.

Когда вся поклажа была перевезена, Мусью щедро, не торгуясь, расплатился с рабочими.

— Об остальном я позабочусь сам, — сказал он и стал взбираться вверх по склону, а его жеребец шел за ним, как собачонка.

С тех пор в округе только и разговоров было, что о Мусью. Где бы ни собирались люди, они тут же принимались толковать о нем, пересказывая друг другу очередные слухи. Многое, конечно, привирали, но кое-что оказывалось правдой. Всем не давали покоя одни и те же вопросы: что привело этого человека, который своими манерами смахивал самое малое на владельца сахарного завода, в нашу глухомань? И как такой господин сумеет выстроить дом своими руками? И почему он решил поселиться на Телячьей горе, когда вокруг сколько угодно пустующей земли? Догадок и предположений было хоть отбавляй.

Перво-наперво Мусью поставил изгородь, окружив ею всю расчищенную от леса площадку, в центре которой громоздились его ящики. Это я точно знаю, потому как сам наблюдал за ним из нашего патио. Оно располагалось на довольно высоком месте, оттуда хорошо было видно, хотя до вершины горы по прямой корделей [8] Кордель — мера длины, равная 20,35 метра. четыреста будет. На всю изгородь у Мусью ушло меньше одного дня! Вы, конечно, знаете, крестьяне встают рано. Так вот, когда я вылез из гамака и вышел в патио, солнце еще толькоосветило гребень горы. Я поднял глаза и сразу же приметил Мусью: он стоял на вершине в такой позе, будто копал яму. Потом я увидел, как он ставит кол, прямехонький, как свеча. После этого, отмерив пять или шесть шагов, он воткнул второй кол. Я еще удивился, где он ухитрился нарубить таких прямых и черных, как уголь, кольев, пока не заметил, что Мусью вынимает их из ящика, причем не из самого большого, хотя колья эти на добрые три пяди возвышались над его головой, а росту в Мусью было самое малое шесть футов.

Часа через три все колья были поставлены. Я смотрел и глазам своим не верил: получился круг, а колья все были одной высоты и на одинаковом расстоянии один от другого. Дядя Фико, который на своем веку поставил немало изгородей, только головой покачал, когда пришел вечером к нам и увидел этот круг из кольев, опоясанный десятью рядами проволоки. Один из склонов горы, по которому, как я вам говорил, проложили дорогу, был пологий, зато остальные — почти отвесные, и взобраться по ним, я думаю, не под силу и ящерице. Так для чего же, скажите на милость, строить ограду на краю пропасти? Пошли слухи, что Мусью собирается устроить загон для — скота, но о каком, черт возьми, загоне можно говорить, если там не только лошадям, но и козе негде было разгуляться. И вот что еще любопытно: на восходе солнца и перед закатом эта проволока блестела так, словно была из чистого серебра, даже глазам становилось больно на нее смотреть. Только в одном месте ничего не блестело — там, где был вход. И дядя Фико считал, что здесь Мусью навесит калитку. Но вся штука в том, что никакой калитки так и не появилось.

А теперь посудите сами: какой прок от изгороди, пусть даже такой замечательной, если вместо калитки в ней пустой проем, через который любой может войти и выйти, не спрашивая разрешения? Однако все оказалось не а так просто, как мы думали. И первыми, кто убедился в этом на собственной шкуре, были сыновья Хуаны Лоло, известные на всю округу разбойники. Они промышляли тем, что воровали у бедных крестьян скотину, продавали ее испанцам, а вырученные деньги безнаказанно пропивали в лавке Пепе Иераса.