Филип Дик - Кукла по имени «Жизнь»

Подняв руки вверх, папа включил свой слуховой аппарат.

— Спасибо, Джером, — сказал Мори. — Вот это — электронный симулакр Эдвина Стентона. Он настолько хорош, что кажется, будто живой Стентон пришел к нам на чашечку кофе поболтать о всяких разностях. У меня грандиозная идея: вы только представьте себе, как их станут раскупать для учебных целей. Школы, например! Но это еще цветочки. Сначала я только это предполагал, но настоящая-то торговля вот на чем будет стоять. Слушайте! Мы предлагаем президенту Мендосе в Капитолии упразднить статью расходов на вооружение. Взамен ее на протяжении десяти лет будет отмечаться юбилей Гражданской войны, а наша задача будет вот какой: фабрика Роузена поставляет всех участников сражений — это будут симулакры. Слово-то само латинское. Вы уловили? ВСЕХ, слышите? ВСЕХ! Линкольна, Стентона, Джефа Дэвса, Роберта Ли, Лонгстрита, а также около трех миллионов простых солдат. Вот вам и настоящая война — сделанные на заказ симулакры, рвущиеся в клочья на минах и снарядах. Вместо киношек невысокого пошиба, где ставят Шекспира на уровне любительского шалмана. Вы меня поняли? Чувствуете, какой размах?

Мы все дружно молчали. «Это точно, — думал я, — что-что, а размах присутствует…»

— Мы сможем разрастись до масштабов «Дженерал электрик» за какие-нибудь пять лет! — вопил Мори.

Папа смотрел на него пристально, попыхивая сигарой:

— Не знаю, Морис, не знаю… — качал он головой.

— Почему нет? Джером, ну, скажите мне, чем это вас не ус траивает?!

— Быть может, это времена довели тебя до крайности, — тихо, утомленно проговорил мой отец, — а может, я просто старею…

— Да, вы стареете! — покраснев, заметил Мори.

— Может быть, это и так, Морис, — папа немного помолчал, а потом поднялся и произнес: — Нет, в твоей идее слишком много… тщеславия, Морис. Мы не гиганты, и нам не следует возноситься слишком высоко, ведь оттуда можно и упасть, nicht wahr?

— Только не надо говорить со мной на этом идиотском языке! — буркнул Мори. — Если вы не одобрите… я уже слишком далеко зашел. Вы уж простите, но я продолжу. В прошлом у меня была масса прекрасных идей, которые мы использовали, и это — пока что лучшая из них. Время настало, Джером. Нам надо ПОШЕВЕЛИВАТЬСЯ.

— Тем хуже для него, — сделал вывод мой папа, покуривая сигару.

Все еще надеясь склонить моего отца на свою сторону, Мори оставил симулакр Стентона, так сказать, на хранение, и мы двинулись обратно в Онтарио. Было уже около полуночи. Мозги у нас расползлись в разные стороны от сегодняшней нервотрепки и напряга. Особенно расклеился Мори. Он ведь желал видеть, что его новую «игрушку» встретят с энтузиазмом первых полярников. Всю обратную дорогу мы молчали. Наконец Мори предложил мне переночевать у него. Я с удовольствием согласился. Честно, не хотелось оставаться сейчас одному.

Дома у Мори нас поджидала его дочка Прис: я думал, что она все еще томится в клинике им. Кэзэнина, что в Канзас-Сити. Ее отправили туда по распоряжению Бюро психического контроля. Мори говорил мне, что Прис находится под опекой правительства с третьего класса средней школы. Тесты, проводимые обычно в госшколах, выявили у нее, как сейчас называют это психиатры, «динамизм характеропатии» — проще говоря, шизофрению.

— Она встряхнет тебя, — убеждал меня Мори, когда я стал упираться. — Нам с тобой именно это и нужно. С тех пор, как ты видел ее в последний раз, она круто изменилась. Это уже не ребенок. Пошли! — И он затащил меня в дом.

Прис сидела на полу гостиной, на ней были надеты розовые штанишки для езды на велосипеде. Волосы коротко острижены. Она сильно похудела с последней нашей встречи. Кругом был разбросан цветной кафель, она колола его на куски неправильной формы громадными щипцами.

— Пойдемте, посмотрим в ванной, — с ходу предложила она, вскочив на ноги. Я с опаской последовал за ней.

На стенах ванной комнаты Прис сделала наброски всевозможных морских чудищ и рыб, имелась даже русалка. Кое-что Прис уже выложила кусочками кафеля разных оттенков. К примеру, соски у русалки — из красного кафеля, по одному яркому осколку на каждой груди.

Все это художество произвело на меня двойственное впечатление: оно ошарашило, но в то же время и заинтересовало.

— Почему бы не прикрепить в качестве сосков маленькие лампочки? — спросил я. — Когда кому-нибудь приспичит по нужде, он повернется на свет, соски загорятся и укажут путь.

Несомненно, кафельная оргия была прямым следствием долгих лет трудотерапии в клинике: психиатры прямо-таки помешаны на всевозможном творчестве. У правительства масса клиник по всей стране, а в них — десятки тысяч пациентов. И все они заняты кто плетением, кто живописью или танцами, кто делает ювелирные украшения или переплетает книги, а кто костюмы для спектаклей шьет. И все они засунуты туда по воле закона. Подобно Прис, многих ущучили в период полойого созревания — ведь именно тогда, как правило, и проклевывается психоз.

Может быть, у Прис крыша и встала на место, иначе ее никогда бы не выпустили за стены клиники. Но, с моей точки зрения, ей еще явно далеко до нормального состояния. Возвращаясь с ней в гостиную, я рассмотрел ее поближе: жесткое, маленькое, сердцевидное личико, увенчанное траурной вуалью черных волос. Эксцентричный грим — глаза обведены черным, помада кричащая, кроваво-красного тона. Лицо напоминало маску арлекина и от этого казалось застывше-ирреальным. Прис словно бы спрятала свою истинную внешность за маской, которую создала на собственном лице. Худоба тела усиливала впечатление: танец смерти, да и только. Мертвец оживлен каким-то сверхъестественным образом, правда, не похоже, что путем обычного приема пищи… возможно, она жевала исключительно скорлупу грецких орехов. Но, как бы то ни было, с определенной точки зрения смотрелась девчонка неплохо, как бы странно это ни звучало. Однако, по-моему, даже у Стентона вид куда более бодрящий, чем у нее.

— Золотце, — обратился к ней Мори, — мы пока оставили Стентона в доме папы Льюиса.

Бросив на него быстрый взгляд, Прис спросила:

— Оно выключено? — Ее глаза полыхнули диким пламенем, испугавшим и поразившим меня.

— Прис, — проговорил я, — ребята из Бюро психического контроля протерли, наверное, себе ладони до дыр, когда доводили тебя до ума.

Надо же, какой ты стала красоткой, да к тому ж еще и выздоровела.

— Спасибо, — вяло отреагировала она. Надо заметить, что и в прежние времена голос ее не отличался жизненным буйством, что бы она ни говорила, даже если ситуация была критической. Таким он и остался.

— Разбери постель, — попросил я Мори, — чтобы я смог в нее плюхнуться.

Мы вместе расправили кровать в комнате для гостей, набросав простыней, одеял и подушек. Девчонка даже не шелохнулась, чтобы помочь. Она осталась в гостиной, раскалывая кафель.