Стивен Бёрнс - Прокатимся по Вивальди

Да, я тот самый Шломо Кессель, легендарный вундеркинд! В четыре года я играл Моцарта на виолонте, к шести сочинил дюжину скрипичных концертов, а в десять выступал как приглашенный солист в лучших филармониях мира, исполняя две-три симфонии, которые успел к тому времени написать.

Классическая музыка проходит периодические циклы всеобщего восторга и полного небрежения, а так как меня угораздило — к худу ли, к добру — попасть в период, когда классика почиталась абсолютной ценностью, то я сделался одной из ярчайших музыкальных звезд.

Родные, распознавшие мой талант едва ли не с пеленок, всегда видели во мне лишь источник семейного благосостояния, и детство мое не могло бы стать чудовищней, вздумай меня воспитывать тигровые акулы. В четырнадцать лет я был издерганным, переутомленным, выжженным изнутри неврастеником, подсевшим на иглу, в семнадцать — безнадежной развалиной… И все это, разумеется, под неусыпным надзором жадной до скандалов прессы, неустанно снабжающей публику подробностями моего стремительного взлета и последующего позорного падения!

Когда мне исполнился двадцать один год, некий меломан, служивший охранником в окружной тюрьме штата Алабама, где я мотал срок за бродяжничество и распространение наркотиков, опознал во мне того самого Шломо Кесселя. Пытаясь хоть как-нибудь мне помочь, сей добрый человек невольно привлек внимание ВЗДС, которая постоянно ищет таланты, попавшие в беду.

Юристы ВЗДС добились моего освобождения под поручительство и подвергли меня принудительной дезинтоксикации: процесс этот, на мой взгляд, ужасно напоминает выкручивание большой грязной тряпки, которой вытирали пол в аптеке, сильно пострадавшей от землетрясения. Едва я пришел в себя, один из моих адвокатов провел меня через правильную процедуру банкротства (в противовес той неправильной, что я устроил себе сам), а затем объяснил, что, согласившись принять услуги ВЗДС, я тем самым добровольно завербовался на минимальный трехгодичный срок культуртрегера.

Когда мы играли на Ск'ррл, мне уже стукнуло тридцать пять. Считайте сами.

Так вот, находясь в полном одиночестве на космическом корабле, я счастлив от одной лишь мысли о том, что этот корабль пребывает в сотнях или даже тысячах световых лет от всех земных масс-медиа, моей былой славы и моего собственного семейства, каковое, несомненно, приложит массу усилий, чтобы заново обратить меня в источник безбедного существования… если я когда-нибудь вернусь.

Рюб и Майра прибыли после полудня. На пухлых губах Рюба играла довольная, нагловатая усмешка, и он сразу же отправился к себе в каюту выспаться. Отсутствие уединения, то бишь стен, его явно не смутило. По правде говоря, не представляю, что бы вообще могло его смутить.

Мы же с Майрой отправились на камбуз попить чаю с бисквитами (еще один из наших маленьких ритуалов), поскольку она считала святым долгом делиться со мной впечатлениями от новой планеты: должен же я хотя бы представлять, где нахожусь! На сей раз у нее был чересчур серьезный, задумчивый вид, и я ощутил смутное беспокойство.

— Ну как? — спросил я, разливая чай. — Так ли все ужасно, как уверяет Дорк?

— Нет, — сказала она через секунду, обдумав ответ. — Дорк говорит, что ск'ррли дикари, но это не так. По крайней мере, не в том смысле, какой он вкладывает в это слово. Они просто очень примитивны и абсолютно бесхитростны.

— Разве такое бывает? — спросил я.

У Майры прелестный голос — мягкое, теплое, бархатистое контральто, совершенно дисгармонирующее с криптозоидным имиджем, который она столь ревностно культивирует. Признаюсь, я иногда позволял себе помечтать, как этот голос шепчет мне на ушко милые ночные глупости…

— Они действительно любят свою музыку, которая на самом деле весьма интересна. Простые эмпатические фразы без всякого подтекста, стимулирующие непосредственное действие… В общем, эта музыка вовсе не создана для передачи образа или настроения и в чем-то аналогична рэпу конца двадцатого или воинским песнопениям аборигенов. Кстати, я кое-что записала, и ты можешь потом послушать, если интересно.

— Да, конечно. — Я задумчиво поскреб подбородок. — А что, внешне они и в самом деле настолько… несимпатичны? Майра расхохоталась.

— О да! Посольские называют их ракомедведями, и эта кличка им действительно подходит. Взрослые особи огромны. Тело у них вроде медвежьего, покрыто блестящим красным хитином и пучками красного меха. Руки и ноги толстые, на руках что-то вроде пальцев, но вместо когтей — клешни весьма неприятного вида. Глаза и усы, как у рака, медвежье рыло и очень, очень много зубов.

Я невольно содрогнулся.

— Надеюсь, хотя бы детишки по-своему милы? Майра весело ухмыльнулась и покачала головой.

— Да нет, не особенно.

— Что ты думаешь о них, как о публике?

Ее улыбка полиняла.

— Трудно сказать. Ск'ррли, конечно, любят музыку, но… Я не уверена, что Дорково меню придется им по вкусу!

— Ну что ж, нас освищут, вот и все, — легкомысленно заметил я, пожимая плечами, но Майра снова нахмурилась.

— Знаешь, Мо, эти существа не привыкли сдерживать свои чувства. Я видела, как один ребенок отнял у другого мрр'ххг — и что, по-твоему, сделала его мать? Сказала «нельзя» и шлепнула по ручке? О нет, она ухватила дитя за руку и отодрала от нее пару клешней!

Я чуть не захлебнулся чаем.

— Как?!

— Эдвина, которая исполняла роль гида, говорит, что они со временем отрастут, а туземцы твердо убеждены, что новые клешни не станут хватать чужое. Повторяю, аборигены удивительно непосредственны. Если мужская и женская особи понравились друг другу, они немедленно начинают совокупляться. Если ск'ррли рассердился, он сразу бросается в драку. В общем-то они, как бы это выразиться… несколько склонны к насилию.

— Значит, если ск'ррли не понравится наше выступление…

— Они могут сообщить нам об этом, — заключила Майра, серьезно глядя мне прямо в глаза.

Должно быть, то был тихий шепот кельтской струйки ее крови, несущей в себе полузабытый дар предвидения!

Облачаясь в концертные костюмы, мы, как водится, параллельно поглощали импровизированный ужин, и мне не представилось возможности поговорить с Рюбом, покуда шаттл не поднялся в воздух. Впрочем, тот пропустил предостережение мимо ушей, предвкушая новую встречу со счастливо обретенной подружкой и будучи не в силах мыслить какой-либо частью своей анатомии, расположенной выше пупка.

Мы прибыли сразу после заката и приземлились на грунтовой площадке позади посольства. Окружающую здание болотистую равнину освещали многочисленные факелы и костры, на которых готовилась пища. В воздухе витал неожиданно соблазнительный запах поджаривающихся мрр'ххг.