Теодор Старджон - Летающая тарелка одиночества

В ресторане она познакомилась с мужчиной, который вскоре пригласил ее на свидание. Это было первое в ее жизни свидание, и она потратила все деньги, что у нее были, на красную лакированную сумочку, отлично сочетавшуюся с ее красными туфлями. Правда, туфли и сумочка были немного разного оттенка, но по крайней мере и то, и другое было красным.

В назначенный день они вместе отправились в кино, но после сеанса новый знакомый не попытался ни поцеловать ее, ни подтвердить свои намерения каким-либо иным способом. Вместо этого он принялся допытываться, что же все-таки сообщила ей летающая тарелка. Но она ничего ему не сказала, а, вернувшись домой, проплакала до утра.

В следующий раз она обратила внимание на то, что двое мужчин, сидевших в одном из полукабинетов, замолкают и хмурятся каждый раз, когда она проходит мимо или направляется в их сторону. Наконец один из них вызвал владельца ресторана, и они долго говорили втроем. Потом хозяин объяснил ей, что эти двое были инженерами-электронщиками, работавшими на правительство, и что они боялись разговаривать о делах, пока она была поблизости, ибо, по их мнению, она вполне могла оказаться шпионкой или чем-нибудь похуже. Дело кончилось тем, что ее уволили.

Спустя какое-то время, зайдя в одно дешевое кафе, чтобы перекусить, она увидела свое имя на панели музыкального автомата. Опустив в прорезь пятицентовую монету и нажав нужную кнопку, она услышала развеселую песенку о том, как в один прекрасный день «летающая тарелка спустилась с небес», и с тех пор у нее «под юбкой завелся бес». Было там и еще что-то вроде «что сказала мне тарелка никому не расскажу, приходи ко мне, красавчик, все в натуре покажу», и пока она слушала эту белиберду, один из посетителей забегаловки узнал ее в лицо и назвал по имени. Ей пришлось спасаться бегством, но четверо подвыпивших молодчиков шли за ней до самого дома, где она снимала комнату, и, ложась спать, она придвинула к двери платяной шкаф.

Иногда ей выпадали и спокойные периоды, которые могли продолжаться месяцами, но рано или поздно кто-нибудь снова приглашал ее на свидание. В трех случаях из пяти за ней и ее кавалером следили какие-то люди. Один раз мужчина, с которым она пошла прогуляться в парк, арестовал того, кто следил за ними. Дважды люди, которые следили за ними, арестовывали человека, пригласившего ее на свидание. В пяти случаях из пяти ее кавалеры пытались выведать у нее что-либо о летающей тарелке, и хотя, идя с кем-нибудь в кафе или в кино, она изо всех сил пыталась притвориться, будто это настоящее свидание, ей это удавалось плохо.

В конце концов она переехала на побережье и нашла новую работу, заключавшуюся в том, что по ночам она убирала в магазинах или в конторах. Работы было совсем немного, но для нее это означало только то, что она будет меньше сталкиваться с людьми, способными узнать ее по фотографиям в газетах, ибо шумиха, связанная с происшествием в Центральном парке, никак не могла улечься. Каждые одиннадцать месяцев какой-нибудь ретивый обозреватель с регулярностью часового механизма снова поднимал эту неприятную для нее тему в журнале или воскресном приложении, а если кому-нибудь случалось заметить вдали прожектор или метеозонд, освещенный лучами закатившегося за горизонт солнца, то их сразу объявляли неопознанными летающими объектами, и тогда кто-нибудь не без язвительности вспоминал древнюю историю «летающего блюдечка, которое делится с людьми своими секретами». После каждого такого случая, она старалась пореже выходить на улицу в дневное время.

Однажды ей показалось, что она нашла выход. Люди не хотели с ней знаться, и она начала читать. Некоторое время книг ей вполне хватало, но очень скоро она обнаружила, что большинство романов ничем не лучше фильмов, в которых почему-то рассказывается исключительно о белокурых красотках, которым принадлежит весь мир и которые вертят им как хотят. Тогда она попыталась поближе познакомиться с деревьями или животными. Мерзкий маленький бурундучок, запутавшийся в проволочной изгороди, пребольно укусил ее, когда она попыталась его освободить. Из этого она заключила, что даже животные не хотят иметь с ней никаких дел. Деревьям же она была совершенно безразлична.

Именно тогда ей пришла в голову идея с бутылками. Она собрала их столько, сколько сумела найти, положила в каждую по записке и плотно заткнула. С тех пор она часто уходила на много миль вверх или вниз по побережью и, найдя подходящее место, бросала бутылки в воду, стараясь зашвырнуть их как можно дальше от берега. Она верила, что если такая бутылка попадет в руки подходящему человеку, он получит единственную вещь в мире, которая сможет ему помочь.

Затея с бутылками поддерживала ее полных три года. Каждому человеку необходим свой собственный секрет, свое маленькое дело, которое он может делать втайне ото всех. Но в конце концов пришел день, когда она поняла, что продолжать бессмысленно. Можно сколько угодно пытаться помочь кому-то, кто может быть существует, однако рано или поздно наступит момент, когда ты уже не в силах будешь лгать себе, что такой человек действительно есть.

И тогда все. Конец.

— Ты не замерзла? — спросил я, когда она закончила свой невеселый рассказ. К этому времени шорох прибоя почти затих, а лежащие на песке тени заметно удлинились.

— Нет, — отозвалась она из темноты и внезапно добавила:

— Ты, наверное, подумал, что я злюсь на тебя, потому что ты видел меня голой?

— У тебя есть полное право сердиться.

— А знаешь, мне на самом деле все равно. Я просто… То есть, я бы не хотела, чтобы ты увидел меня даже в вечернем платье или в простом рабочем комбинезоне. Мое тело не прикроешь, оно здесь… более или менее. Я просто не хотела, чтобы ты видел меня.

— Именно я, или любой другой человек? Она слегка заколебалась.

— Ты.

Я встал и, слегка потянувшись, прошелся туда-сюда по песку, размышляя.

— Разве ФБР не мешало тебе бросать эти бутылки?

— Разумеется, мешало. Страшно подумать, сколько денег честных налогоплательщиков они потратили, чтобы их собрать. Время от времени они все еще устраивают, так сказать, выборочные проверки, однако даже им это начинает надоедать. Ведь в каждой записке — одни и те же слова…

Она рассмеялась, изрядно удивив меня. Я не думал, что она все еще на это способна.

— Чему ты смеешься?

— Над чем, вернее — над кем, — поправила она. — Над ними всеми — над судьями, тюремщиками, музыкальными автоматами — над людьми. Ты, наверное, думаешь, что, если бы я с самого начала сказала им всю правду, это избавило бы меня от многих неприятностей? Поверь, это не так.

— Не так?

— Нет. Мне бы просто не поверили. Им нужно было только одно — новое оружие. Сверхзнания сверхнарода из далекой галактики, чтобы, если получится, вышибить дух из этого сверхнарода. А если не получится, то из нашего… Все эти умные головы… — Она фыркнула, но скорее недоуменно, чем насмешливо. — Когда все эти генералы и высокопоставленные чиновники думают о «сверхрасе», они имеют в виду сверхнауку. Неужели никто из них ни разу не задумался о том, что сверхнарод — это еще и сверхчувства: сверхсмех или, например, суперголод? Она немного помолчала.