Роберт Хайнлайн - Дети Мафусаила

«Новые Рубежи» имели почти цилиндрическую форму. Когда корабль не находился в режиме ускорения, он вращался вокруг продольной оси, чем обеспечивался эффект псевдогравитации, максимально проявляющийся вблизи оболочки корабля. Каюты, которые располагались по периметру у самого корпуса, были жилыми, а внутренние помещения, где гравитация значительно ослабевала, служили кладовыми и подсобными. Промежуточные помещения были отведены под мастерские и гидропонные оранжереи. Рубка, конвертор и основные двигатели располагались вдоль главной оси корабля.

От обычного межпланетного корабля «Новые Рубежи» отличали прежде всего гигантские размеры. По существу это был целый город, рассчитанный на размещение в нем со всеми удобствами двадцати тысяч человек, что позволило бы первоначальному экипажу из десяти тысяч человек увеличиться вдвое к моменту прилета на Проксиму Центавра.

Но, как бы велик ни был корабль, сто тысяч человек чувствовали себя в нем слишком тесно.

Они мирились с этим ровно столько, сколько потребовалось на то, чтобы подготовиться к массовому анабиозу. Путем превращения комнат отдыха на нижних уровнях в кладовые была высвобождена дополнительная площадь. Ведь для человека в анабиозе необходим только один процент того пространства, которое требуется бодрствующему человеку. В конце концов на корабле стало достаточно просторно для тех, кто не захотел воспользоваться услугами морозильных камер. Сначала добровольно изъявивших желание пройти через погружение было не очень-то много — долгожители боялись смерти именно из-за того, что потенциально могли жить необычайно долго. И многим из них замораживание казалось очень похожим на Вечный Покой. Но постепенно большие неудобства, связанные с чрезмерной скученностью, да еще угнетающее однообразие полета, который казался бесконечным, достаточно быстро изменили их намерения и обеспечили анабиозные камеры стабильным притоком желающих проспать большую часть пути. Настал момент, когда камеры едва успевали справляться с наплывом желающих впасть в состояние холодного сна.

Оставшиеся бодрствовать занимались только самой необходимой работой: обслуживали механизмы корабля, гидропонные фермы, вспомогательное оборудование, а самое главное — ухаживали за теми, кто спал. Биомеханики со временем разработали сложные процедуры, которые позволяли предохранять тела спящих от вредных влияний силы тяжести, колебаний температуры и других негативных воздействий. При этом обязательно учитывался возраст погружаемого в анабиоз, вес его тела, пол и многое другое. Благодаря использованию внутренних помещений, где сила тяжести была меньше, перегрузки, вызванные ускорением (а они могли привести к пролежням и синякам), сводились до минимума.

Все, что было связано с уходом за спящими, приходилось делать вручную: переворачивать их, массировать, следить за уровнем сахара в крови, контролировать сердечную деятельность, производить замеры и процедуры, направленные на предотвращение перехода чрезвычайно замедленных процессов в организме в необратимые. Корабль был оборудован всего лишь несколькими анабиозными камерами, а соответствующая аппаратура, с помощью которой обычно осуществляется контроль за состоянием спящих, и вовсе отсутствовала. Поэтому забота о десятках тысяч погруженных в анабиоз легла на плечи бодрствующих членов Семей.

Элеонор Джонсон встретила свою подругу Нэнси Везерэл в столовой номер девять, которую называли «клубом» те, кто обычно в ней собирался. Большинство завсегдатаев ее были молоды и шумны. Единственным пожилым человеком, часто заходившим сюда, был Лазарус. Шум не раздражал его. Он даже доставлял ему удовольствие.

Элеонор кинулась к подруге и поцеловала ее в щеку.

— Нэнси! Так ты уже проснулась? Как я рада тебя видеть!

Нэнси высвободились из ее объятий:

— Привет, милая. Осторожно, ты разольешь мой кофе.

— Как, разве ты не рада встрече со мной?

— Конечно, рада. Но ты забываешь о том, что, с моей точки зрения, мы виделись только вчера. К тому же я еще окончательно не пришла в себя.

— Когда ты проснулась, Нэнси?

— Часа два назад. Как твой ребенок?

— О, замечательно! — Элеонор просветлела. — Ты его просто не узнаешь: последний год мальчишка рос как на дрожжах и уже достает мне до плеча. Он все больше становится похож на своего отца.

Нэнси поспешила переменить тему. Друзья Элеонор старались в разговорах не упоминать о ее погибшем муже.

— А чем ты занималась, пока я спала? По-прежнему возилась с малышами?

— Да, или, скорее, нет. Я опекаю ту возрастную группу, в которую входит мой Хьюберт. Он сейчас в начальной школе.

— А почему бы тебе не бросить эту канитель и не поспать несколько месяцев, Элеонор? Если ты все время будешь бодрствовать, то скоро состаришься.

— Нет, что ты! — отозвалась Элеонор. — Не раньше, чем Хьюберт вырастет и станет самостоятельным.

— Не будь такой сентиментальной. Половина спящих — женщины, у которых есть маленькие дети. И я ничуть не осуждаю их. Да что далеко ходить! Для меня, например, полет длится всего семь месяцев. Остальное время я могла бы провести хоть вверх ногами.

Но Элеонор трудно было переубедить.

— Нет уж, спасибо. Может, тебе это и нравится, однако у меня есть свое мнение по этому поводу.

Лазарус сидел неподалеку от них, расправляясь с синтетическим бифштексом.

— Просто она боится отстать от жизни, и я ее понимаю — сам такой.

Нэнси отступила:

— Тогда заводи еще одного ребенка, Элеонор. Это освободит тебя от скучных обязанностей.

— Для этого нужны по меньшей мере двое, — заметила Элеонор.

— Думаю, с этим все очень просто. Вот, например, Лазарус. Из него получится отличный отец.

Элеонор зарделась. На лице Лазаруса, покрытом коричневым загаром, тоже проступила краска.

— Кстати говоря, — заметила Элеонор, — я уже как-то осмелилась сделать ему подобное предложение, но не нашла должного понимания.

Нэнси фыркнула в кофе и окинула оценивающим взглядом своих собеседников.

— Прошу прощения. Я не знала.

— Ничего, ничего, — успокоила ее Элеонор. — Это просто потому, что я — одна из его внучек в четвертом колене.

— Но… — Нэнси боролась с искушением нарушить столь чтимое ею правило не вмешиваться в чужую личную жизнь. — Но, Господи, ведь это даже не считалось бы кровосмешением. Так в чем же причина? Или мне лучше не лезть не в свое дело?

— Да, пожалуй, — поддержала ее сомнения Элеонор.

Лазарус смущенно поерзал на стуле и сказал:

— Рискую показаться вам старомодным, однако должен заметить, что в основном свои принципы я приобрел еще в молодости, давным-давно. Не знаю уж, как там насчет генетики, но мне было бы не по себе, женись я на собственной правнучке.