Юрий Петухов - Чудовище (сборник)

Он лишь немного удивился, когда из выходной ниши выкатился большой клубящийся ком и с ходу превратился в упыря. Сердце вздрогнуло. Славка чуть было не подпрыгнул. Но вовремя сдержался — упырь был не тот, совсем новенький, без дырок и мигалок, да к тому же еще не умевший добиваться полного сходства с оригиналом — у упыря было три ноги и одна рука. Но он тут же исправил ошибку, превратился в нечто более человекообразное и скромно уселся на траве в метре от Славки. Из щели вылезла карточка. Славка, не глядя, сунул ее в карман. И стал ждать, что же скажет классификатор. Упырь-новичок тоже слушал с большим интересом.

— Дубль-хамелеон обыкновенный, свернутый, код ХС 7657, монотонно выдавал скрытый динамик, — приведен в рабочее состояние…

Славка сорвался.

— Ты толком говори — кто такой! — почти выкрикнул он, приподымаясь на коленях.

— Группа сложности 00, высший индекс, — бубнил свое классификатор, — автор-проектант пожелал остаться неизвестным, модель представлена на конкурс под девизом «Доброжелатель», предназначена для охраны гуманоидных членов экипажей на планетах с повышенной агрессивностью среды, Научным Советом не утвержден как средство малоэффективное, энергоемкое, к массовому производству не допущен…

Славка ткул пальцем в выключатель, всхлипнул — на него опять накатило. Новенький упырь сидел рядом и совсем натурально рыдал заодно со Славкой.

Через полчаса Славка, отогнав обнаглевшего Кешу, вошел в станцию. Сбросил прямо на пол костюм и подбежал к столу. Так и есть — силовик лежал закладкой в книге. Славка вынул его, вяло перелистнул страницы, остановился на одной.

С полуистертой картинки на Славку смотрел бородатый человек в шкурах. Он был в меховой шапке и с меховым зонтиком в руках. И снова накатило — заискрилось миллионами огоньков море, донесло откуда-то соленые брызги… и качалась над головой пальма, и завис в ослепительной вышине настоящий, всамделишный орел… Славка вздохнул.

До конца практики оставалось еще полмесяца. Целых полмесяца до начала школьных занятий.

Совершенно исключительный исторический интерес представляют сказки, в которых врагами русского богатыря являются не Змеи, а змеихи, жены и сестры убитых Змеев, или Баба-Яга, ездящая верхом на коне во главе своего воинства… что неизбежно наводит на мысль об амазонках, живших у Меотиды.

Академик Б. А. Рыбаков

XIX век.

— Ну расскажи, деда-а-а. — Маленький Ивашка теребил Данилу за рукав, выдергивая его из привычной старческой полудремы.

Мать с отцом возились во дворе со скотиною, и потому в полутемной избе оставались они вдвоем — старый да малый. Изба топилась по-черному, но маслянистая сажа заволакивала лишь три вышних венца сруба, и в самой горнице было тепло и чисто. Ивашка слышал дедовы сказки не раз, да уж больно вечера были долгими.

— Про Ягу, деда-а, — тянул внучок, — да не спи ты!

Данила, прогоняя остатки сна, уселся на лавке поудобнее, привалился спиной к печи.

— Слухай, Ивашка, да запоминай — придет черед, и ты мальцам баять будешь. Хоша и больша жизня моя была, а каплей она малой в ручейке том, что сказ сей до нас донес. Слухай. Ивана-то, дурака, не по то дураком кличут, что дурен был, сам понимаешь, а за то, что чином-званьем не вышел. Только кода прозвали уж, не переимянешь, так-то. Вот. и пошел, значит, Иван-дурак-то по указу царя в самое девичье царство, чтоб Красу-Моревну добыть да и царю тому в жены привесть…

XIV век.

…Это так для складу говорица-то, что один он, Ванька, побрел судьбу пытать, а ты смекай, Николка, — был тот Иван в войске царевом, потому как таки дела в одиночку-то — рази провернешь? А было то исчо до Батыя поганого задолго, глубоко в веках затерялося. И прадед мой, Митроха, что бесерменский наход пережил и самого Батыя окаянного в глаза видал, и тот не ведал — где корешки поведанья сего.

В лесу дремучем, на полянище — изба, да не проста, а на курьих лапах стоит. Иван-то и обомлел…

Х век.

…а эта самая Яга как заверещит звериным рыком — птичьим клекотом: "Поворотися ко мне лицом, а к Ваньке-дурню задом" — да в ступу свою — скок! Эх, внучатко милай, тута у меня память отшибло чтое-то. Вот дед мой, Славята, упокой господи его душу некрещеную, хоть и язышником поганым был, а складно молвил — ему-то сам прадедич наш Твердыня, что с Ольгом-князем Царьград примучивал, сказывал о том. Да ить скоко годин пронеслося…

V век.

…и почал он рубать головы-то у ягишен, дочек кровных самой Яги. Одну долой с плеч — а с половинок тела разрубленного — две новы встают. И такое их множество великое, что застили-то свет весь белой… Что? Нет, Всеславушка, князюшки нашего Кия о ту пору и в помине не было, да и валы Трояновы, что ромеи поставили при прапрадеде моем на сторожу себе, не высилися тогда стеною каменною. Только старый Улеб говаривал, помню, что — быль сие, не баснь попусту набаянная. Ты слушай да запоминай хорошенечко — род памятью жив.

… век.

…А было то, Вячко, с дедушкой моим по материной ветви. Он один из роду нашего вернулся назад в те годы лихие. Он и рассказчик един был — хочешь, верь, хочешь, нет — других не осталося: все полегли у Большой воды в Поле Диком, только и к нам не пустили ворога. А стоял-то он у земель наших столько, сколько наше племя живет на свету белом и под своим именем вящим себя помнит. И сколько помнит, с ворогом тем, что с восхода на день обступил рубежи наши, бьется. Мирится и опять бьется. И так всегда. И не знает никто уж — новый ли ворог пришел на смену али старопрежний стоит…

Ба-Баян-Га, старейшая из великих воительниц, доживала свой век. Уже минуло девять весен, как ее не брали в набеги. Редко кто из воительниц дотягивал до ее лет, обрекая себя тем самым на безрадостную тусклую старость в вечно кочующем походном становище. С ней еще считались ее более молодые соплеменницы и никогда не обходили при дележе добычи, ее приглашали на совет, и никто не смел прерывать ее слова, как бы длинно оно ни было. Но разве шло все это, вместе взятое, хоть в какое-нибудь сравнение с бешеным вольным ветром, бьющим в лицо, когда полудикая кобылица несет тебя во весь опор по бескрайней степи, с отчаянным, горячащим кровь и опьяняющим душу азартом всегда внезапного, молниеносного наскока на беспечных чужаков и такого же стремительного, несмотря на полон и захваченный ясак, отступления, почти бегства, но не простого, а восхитительного и ничем не остановимого бегства победителей?! А сам миг битвы, когда меч в сильной проворной руке подобен беспощадному жалу, а лицо и полуобнаженное тело ласкают брызги вражеской крови, когда не чувствуешь собственных ран и увечий, потому что сознание, будто сильнейшими порошками Востока, одурманено видом чужих смертей?! Собственная всегда придет незаметно, в сладчайшее мгновение сечи, и унесет вырвавшийся наконец, свободный, только дочерям их племени ниспосланный дух в лучший изо всех заоблачный мир… Всем ее подругам было даровано это мгновение, всем сверстницам, всем, кроме нее самой. И потому дух ее, остававшийся в немощном теле, вынужден был терпеть все это никчемное стадо рабов, верблюдов, негодных для битвы коней и мужчин племени, всю эту суету, и рабынь, вскармливающих своим молоком детей ушедших воительниц, и тягучее время.