Юрий Петухов - Западня (сборник)

Проклятые легавые упрятали-таки ее в психушку! Опять упрятали! Хотя она давала себе слово, что лучше подохнет, лучше пустит себе пулю в лоб или перегрызет собственные вены, но только не это! И все же эти гнусные фараоны, подлые твари прихватили ее на «тропе»! После перестрелки, после того страшного видения, когда отвратительное чудовище, насквозь продырявленное и истекающее кровью, карабкалось по сосне, а потом исчезло, будто поднялось на небеса! А Хромой, спятивший прямо там, на «тропе», все продолжал палить из своего огромного ручного пулемета. И его самого трясло! А над раскаленным стволом плавился воздух, она все видела! Она и сама выпустила в мерзкую тварь обе обоймы из своей "малышки узи". Она не промахнулась ни разу. Но тварь все же смоталась! И вот тогда она поплыла — уже по-настоящему, перебралась в мир грез и видений, слишком велика была доза! Переборщила она тогда. Иначе бы живой они ее не взяли! У-у, проклятущие легавые! Они всегда являются в самое неподходящее время! Ну да ничего, Пак еще с ними посчитается, ей бы только оклематься, только бы отойти! Еще неделька — а она знала это по опыту — и она или начнет выправляться, а тогда… Тогда ей еще многое придется сделать, придется и посчитаться кое с кем! Теперь Пак подыхать не хотела! Это вот если бы сразу, тогда ништяк! Тогда в кайф! Но после всего, что она вынесла, после недели жутких мук — нет уж, фигушки, теперь она будет держаться! И этим падлам в белых халатах не удастся ее угробить своей химией! Она сама оклемается! Вот только бы продержаться!

Вчера с нее сняли смирительную рубаху. Но бинты на руках еще оставили. Эти повязки были столь крепки и туги, что она не могла их разодрать даже зубами. Она каталась по обитой мягким пластиком камере, билась головой об обшивку — да все без толку, с таким же успехом можно было биться о пенопласт или морскую пену! Трижды за эту неделю к ней являлось жуткое существо, рычало на нее, выставив острые клыки, свирепо вращало круглыми глазами, шевелило пластинами на голове, тянулось крючковатыми когтистыми лапами к горлу… И всякий раз исчезало, растворялось в воздухе. Но было очень страшно, так страшно, что судорогой перехватывало горло и она не могла даже хрипеть. Пак была уверена, что если бы этим вонючим легашам и чокнутым докторишкам вкупе с раскормленными санитарами хоть разок явилась та тварь, все бы они с благим матом разбежались из своих комнат и кабинетов, все бы помешались, и уж никогда бы они не высунули носа из собственной задницы! Эти хмыри были храбрыми лишь с ней, беззащитной и больной!

Но и помимо глазастой твари Пак навещали такие чудовища и уродцы, такие ей представлялись рожи, лапы, когти и прочее, что и не опишешь, и не перескажешь! Да еще голоса! Они ее преследовали постоянно! Одни хрипели, рычали в самые уши: тебе крышка! ты сдохнешь, сука! ты уже подыхаешь! бейся, бейся башкой! выпрыгивай отсюда! Другие нашептывали изнутри: ничего, Пак, все обойдется! ты только слушай нас! растворись в своих видениях! позабудь обо всем! не просыпайся! это будет вечный кайф! Она боялась и тех голосов, и других. Она всего боялась.

И потому, когда дверь в камеру распахнулась и на пороге застыли две обрюзгшие расплывшиеся фигуры в зелененьких халатиках, она вжалась спиной в мягкую стену, выставила вперед обмотанные руки, чтоб хоть как-то защитить себя, захрипела, зашипела, начала плеваться в видения — вон! убирайтесь! сгиньте к чертовой матери! Ее снова начало трясти.

Но видения не исчезли.

Они приблизились.

— Ну что, Банга, прочухалась? — спросил ехидным голоском врач, а может, и оборотень. — Мозги прочистились?!

Она плюнула в него. Но жирный врачеватель душевных ран ловко увернулся. И представил другого.

— Это из полиции, Банта. Ты лучше не шути с ними, ладно? Будь послушной девочкой, и через недельку мы тебя выпишем.

— Врешь, сука! — прохрипела Пак. Другой толстяк, с маленьким носиком и светленькими заплывшими глазками, представился:

— Меня зовут Грумс! Комиссар Грумс. Я хотел бы задать вам пару вопросов. Пак передернулась.

— Сгинь нечисть! Сгинь!

Врачеватель мягко улыбнулся.

А Грумс вполне серьезно разъяснил:

— Мы вам не мерещимся, Банта, мы тут на самом деле стоим! Да и вы уже почти в форме. Так что давайте займемся делом. Я не буду утомлять вас.

— Тогда пусть этот хрен вкатит мне дозу, иначе я говорить не стану! заявила Пак нетвердо.

— Исключено! — ответил «хрен».

— Все вы суки! И говорить я с вами не буду! Выматывайтесь!

— Это очень серьезное дело, Банта, — проговорил следователь мягко, — я вам советую не упорствовать.

— Я сказала, дадите ширнуться, тогда скажу! Нет, и разговору нет!

— Я тебе вкачу. Банта, вкачу! Но кое-что другое! Ты мало корчилась?! Еще хочешь?! — поинтересовался врачеватель.

— Ну, хотя бы косячок забейте, дайте шмальнуть,

— жалобно протянула она, одеваясь, — хоть затяжечку, ну-у?!

— Банга, ты же знаешь, мы тебе ничего не дадим, хоть ты лопни! Одно могу пообещать, я тебе сделаю инъекцию снотворного, и ты на сутки отключишься, лады?! Больше — ни-че-го!

Предложение было заманчивым. Пак сдалась.

— Лады! — прохрипела она. — Смотри не обмани только, душегуб чертов! Не верю я всем вам!

— Как знаешь, Банга, как знаешь, — врачеватель повернул голову к Грумсу. Приступайте, комиссар, она будет послушной девочкой.

Грумс огляделся растерянно — сесть было не на что. Врачеватель понимающе развел руками, дескать, тут не положено. И отступил к двери, которая так же была обита мягким пластиком.

— Расскажите мне, что произошло в тот день. С самого утра и до… до того, как вас увезли.

Пак вздохнула. Она не могла сосредоточить взгляда на чем-то одном, пусть это была даже фигура следователя, глаза ее блуждали по всей камере. Но память-то не отшибло. И она начала:

— В тот день я подыхала без ширева! Хромой мне дал немного.

— Оружие тоже он дал?

— Ты у него спрашивай, легавый! Я за себя говорить буду, понял?! Пак Банга еще не ссучивалась ни разу! Так что ты меня не зли, легаш!

Грумс поморгал белесыми ресницами. Успокаивающе помахал рукой.

— Ладно, Банта, ладно. Толкуй по делу. Меня не интересуют ваши делишки. Меня интересует этот тип, ты понимаешь, о ком я?!

— Этот хмырь не наш, комиссар! Я за него отвечать не собираюсь! — Пак задумалась. — Вы меня не ввязывайте в эти дела, откуда мне знать, на кого он работает?! Может, это политика?! А мне не хрена шить скользкие делишки! Я, легавый, не той масти!

Грумс снова успокоил ее. Он знал, как себя вести с этими наркотами и шмаровозами, он с ними третий десяток возился, знал все их нравы, привычки. Народец был шебутной, конечно, но не такой уж и страшный, как его описывали в романах.