Азамат Козаев - Имяхранитель

– Самки – безусловно. Строжайше охраняются законом. Пять лет Сибири за убийство каждой гарантирую. И года три – за контрабандный ввоз на территорию Гелиополиса. Итого тридцать два года. Значительный срок.

– Ввез их, получается, тоже я?

– Вы, вы, имяхранитель, – вновь улыбнулся Модест. – Ввезли с корыстной целью, но покупателя не нашли, поэтому и умертвили. Полагаю, у присяжных не возникнет сомнений в справедливости обвинений. Каторга, дорогой Иван, обеспечена вам до конца жизни – даже не будь вы обломком.

– А над обломком и суда никакого не будет.

– Верно.

Иван неспешно достал из рукава кистень, встряхнул. С печальным звоном расправилась цепь. Рубчатый груз закачался, подобно маятнику, разбрасывая бледные солнечные зайчики.

Модест сладко потянулся и сказал:

– А я и не заметил, когда туман рассеялся. – Потом встал, недобро прищурился и отчеканил: – Бросьте пугать меня, Иван. Здесь, – он прикоснулся пальцем к нагрудному значку Коллегии кремации, черному овалу с багровым стеклянным «глазом» в центре, – встроена миниатюрная линза. Ее микродаймон исправно транслирует нашу беседу на катер «Омеги». Не только звук, но и изображение. Думаю, в настоящий момент мои перехватчики уже грызут удила. Если вы решитесь меня прикончить, то сделать это, разумеется, успеете. Но пожизненная каторга в таком случае станет для вас всего лишь мечтой. Прекрасной и недостижимой. Ну, что вы сопите? Благородному обломку претит сотрудничество с охранкой?

– Представьте.

– У киликийских купцов в древности имелось забавное выражение: «ударить по носам», – состроив провокационную мину, сообщил Модест. – Что означало – прийти к сомнительному в нравственном плане, однако выгодному для обеих сторон соглашению. Как раз наша ситуация. Ударим?

Иван хохотнул и резко выбросил вперед левую руку. Модест среагировал очень живо и попытался откинуть голову в сторону, однако до быстроты имяхранителя ему было далеко. Сильнейший щелчок пальцем по носу выбил из ангельских глаз эва Агриппы обильные слезы, а из великолепно очерченных ноздрей – кровь.

До полной луны было еще далеко, и кровь у полноименного текла обыкновенная, красная, без малейшей примеси перламутра.

– Не люблю двусмысленностей, – проговорил Иван, наблюдая, как Модест запрокидывает лицо, тщась остановить кровотечение. – Считай, что мы договорились.

Двигатель многошагового расширения выплюнул отработанный воздух, и тонкая наклонная труба катера в очередной раз разразилась отвратительными кашляющими звуками. Иван поморщился и стал смотреть на гребное колесо. Лопасти у колеса были медные, великолепно надраенные, а спицы – из пропитанного бесцветным лаком бамбука. Катер шел малым ходом, поэтому брызг от колеса почти не было, только пенный след. В пене сновали большеголовые рыбы – наверное, собирали оглушенную лопастями мелкую живность.

Иван уже знал, что если смотреть на колесо долго, начинает казаться, будто оно вращается в обратную сторону, и от этого кружится голова. Можно, конечно, пойти на нос и смотреть вперед, на штилевое море, вода которого напоминает слабо покачивающееся мутное зеркало. Но тогда голова закружится еще скорей. Можно спуститься в тесный кубрик, плюхнуться в подвесную койку и попытаться вздремнуть… Нет, в кубрик спуститься нельзя, потому что он расположен чересчур близко от машинного отделения. В кубрике отчетливо слышно, как за тонкой железной стенкой ходят шатуны, шипят перепускные клапаны, грохочут цепи и весело матерится моторист. Но шум ерунда. Самое жуткое то, что там совершенно явственно чувствуется: вот он, двигатель, рядышком. Трудится, пыхтит, притворяется покорным слугой человека, а сам ждет момента, чтобы хлоп! – и взорваться, превратив катер в груду щепок, а пассажиров – в хорошо измельченный корм для лобастых рыб.

– Дьявольщина! – сказал Иван и встряхнул головой, отгоняя видение кровавых волн, в которых меж разбитых досок и обрывков матросских рубах снуют проворные серебристые тени, собирающие разлохмаченные куски мяса.

…Катер отдела «Омега», имевший приличное водоизмещение и агрессивное название «Кербер Нападающий», шел к Химерии. По словам Модеста, это путешествие было сейчас остро необходимо. Только там имелась возможность прояснить, за каким рожном в Гелиополисе появились «черти» и с какой целью напали на имяхранителя. Напали открыто, в лоб, а не из засады, как у них принято.

Очевидно, у эва Агриппы даже среди химероидов имелись завербованные кадры, готовые выложить ему любые сведения.

Перед принятием этого решения Модест долго выпытывал у Ивана подробности ночной схватки: кто мог быть свидетелем, кому принадлежал дом, из которого вышли (или от которого отошли) «черти», точное время встречи и прочее в том же духе.

Про дом Иван кое-что знал: лихой возница «Черного ворона» был крайне осведомленным субъектом. Это довольно большое и дорогое жилище принадлежало прежде состоятельному овцеводу с земли Ифидис, однако уже более года пустовало. В нем случилось жуткое смертоубийство – спятивший хозяин порешил собственное семейство, вообразив домочадцев мясными овцами. Ясно, что желающих заселить злосчастный дом не находилось. Более-менее точно описал Иван костюм и фигуру «альфонса». Особенно пришлось по душе Модесту упоминание полумаски и широченных полей боливара. А вот внешность сочинителя текста государственного гимна и прославленной оды «К Серафиме» вспомнить имяхранитель толком не смог. Полноватый лысеющий человечек с лицом доброго дядюшки и Именем наподобие тонзуры – и это все.

– Все? – гнусаво переспросил Модест. Нос у него чудовищно распух и уже начал приобретать баклажановый оттенок. – Ах, как жаль. Ведь он мне интересен значительно больше, чем повеса в маске и шляпе. Понимаете, почему?

– Скажешь, пойму.

– Экий вы невежда! – Эв Агриппа ни за что не желал переходить по примеру Ивана на «ты». – Да потому что настоящий автор названных стихов скончался в прошлом веке! Что ж, – сказал он, помолчав, – в Гелиополисе нам пока делать нечего. Насколько мне известно, в неволе самки «чертей» на контакт с человеком не идут. Если кто-то и сумел их приручить, то сделать это мог только непосредственно на Химерии, войдя в стаю.

– Человек?

– Не просто человек, дорогой мой имяхранитель, а полноименный с даром дрессуры.

– Якобы пьяный якобы поэт с якобы малагой, – сделал вывод Иван. – Вот мерзавец! Думаешь, сейчас он подался обратно к своим волосатым подопечным?

– Если не полный идиот, то обязательно. Только там он может считать себя в безопасности.