Владимир Малов - Форпост Надежда (сборник)

Их было еще несколько, этих фрагментарных картин, выхваченных из будущего и принесенных в настоящее. Потом запись кончилась, ее стали повторять в третий раз. И тогда в третий раз прозвучали эти слова:

— Он остался один… остался один… остался один…

6

Генеральный директор долго перекладывал на своем гигантском столе какие-то бумаги, потом внимательно и неестественно медленно читал, надев очки, одну из бумаг, и губы его шевелились при этом, как будто он повторял текст про себя, чтобы лучше его понять. Дважды в кабинет заходила секретарша — та самая, которая когда-то показалась Андрею чопорной и сухой. Секретарша что-то негромко говорила, и генеральный директор так же негромко отвечал ей. Когда секретарша проходила мимо Андрея, она всякий раз внимательно осматривала капитана «Альбатроса», и выражение ее глаз было необычным — казалось, она что-то подсказывала ими Андрею, что-то говорила… но что?

Ивашкевич, сидя в кресле напротив, нервно барабанил пальцами по крышке маленького стола. Пороховник и Пономарев, оба в красных тренировочных куртках, разместились на диване и с одинаково напряженными лицами смотрели в окно, за которым шла обычная, повседневная жизнь Порта. Там же на диване примостился и Сережа Крылов, он внимательнейшим образом изучал пол под ногами.

Медленно, испытующе, Андрей осмотрел всех четверых. О том, что должно быть сказано вскоре в этом кабинете, он уже знал: ни о чем другом сейчас просто и не могла идти речь. И он думал, что может сказать каждый из экипажа, когда надо будет дать ответ на вопрос генерального директора дать ответ в первую очередь не для других, а для себя самого, потому что вот это как раз такой случай, когда решение в первую очередь касается тебя, когда оно покажет сначала тебе, и только потом всем остальным, кто ты и чего ты стоишь.

А что скажет он сам, капитан «Альбатроса»?

Андрей переменил позу и на мгновение прикрыл глаза. Было уже очень многое передумано, казалось, что им-то самим решение уже принято, решение бесповоротное, но вот сейчас он понял: он и сам еще не знает, что ответит, когда придет его очередь отвечать. А почему так? Ответ надо искать не в настоящем, не в сегодняшнем дне, а в прошлом, потому что любой поступок или отсутствие поступка, любое решение или отсутствие решения подготавливаются прошлым. А что было в его, Андрея Ростова, прошлом, прошлом, которое казалось ему всегда…

Но довести эту мысль до конца он не успел — как раз в этот момент генеральный директор отложил наконец бумаги и снял со своего круглого лица очки, которые делали его еще добродушнее, и он, видимо, это знал: во всяком случае, очки он убрал не просто в карман пиджака, а подальше, в ящик стола. "Быть может, он просто боялся начать, — подумал Андрей, — он просто тянул время, чтобы начать этот разговор как можно позже".

Еще несколько минут генеральный директор сидел неподвижно, рассеянно глядя по сторонам. Потом он выпрямился и наконец, словно бы продолжая это движение, встал, и тогда в огромном кабинете стало очень тихо. Но даже в такой тишине бас генерального директора был сегодня приглушенным, непривычно мягким:

— О том, что произошло, все вы знаете, — сказал он негромко. — Среди информации из будущего… впервые полученной из будущего… оказались и сведения, касающиеся «Альбатроса». И сегодня я просил вас собраться, чтобы решить, что мы теперь должны делать.

Экспедиция будет, подумал Андрей, слишком много затрачено усилий на ее подготовку, слишком многого от нее ждут. И кто-то обязательно полетит, несмотря ни на что, но вот кто?

— Это не ошибка? — быстро спросил Ивашкевич. — Я хочу сказать: установка в Институте времени заработала впервые. Насколько я понимаю, закономерности ее работы не очень-то ясны пока даже специалистам…

Генеральный директор понимающе кивнул.

— Об этом, конечно, подумали. Была создана экстренная специальная комиссия, она проанализировала все, что передала установка. Сомнений здесь нет: мнение авторитетных ученых было единым. Фрагменты, воспроизведенные на экране, действительно были фрагментами из будущего.

В огромном кабинете снова стало тихо. Потом у Крылова вдруг вырвалось:

— Невероятно! Чем больше об этом думаешь, тем более невероятным все это кажется. Невероятно!.. Сведения из будущего… о нас…

— Да, невероятно! — Генеральный директор выпрямился и от этого стал еще выше. — Невероятно то, что первая же передача из будущего принесла информацию о нашем полете как раз накануне его. Согласен с вами невероятно!

Он высился над своим громадным столом, в этот раз не стесняясь баскетбольного роста. С высоты своего роста он смотрел на пятерых людей, сидевших перед ним, и они могли ему показаться… какими могли показаться?.. Сравнения Андрей так и не нашел.

— Невероятно! — еще раз повторил хозяин кабинета, и голос его теперь был тяжелым, усталым. — Невероятно настолько, что в это просто нельзя было бы поверить, не случись этого на самом деле. Но наше дело сейчас не обсуждать этот невероятный факт, не удивляться ему, а подумать всем вместе, что делать дальше.

Под Ивашкевичем скрипнуло кресло. Крылов оторвал наконец взгляд от пола и стал смотреть в окно. Теперь на Порт за окном с одинаковыми лицами смотрели уже трое: Крылов, Пономарев и Пороховник.

"Он остался один… остался один… остался один", — молнией пронеслось в голове Андрея.

Генеральный директор вздохнул и неожиданно вновь достал из ящика стола очки. Надев их, он опустился за стол, и рука его вновь робко потянулась к пачке бумаг, но, словно бы устыдившись такого движения, он резко отдернул ее.

— А теперь, — сказал хозяин кабинета глухо, — когда мы знаем о том, он кашлянул, — вернее, когда мы можем догадываться о том, что экспедиция окажется крайне тяжелой, может быть, драматической, даже трагичной, должен прежде всего сказать вам, как человек, облеченный высшей властью в космофлоте, что каждый из вас теперь… может теперь… вправе отказаться от участия в экспедиции.

Под Ивашкевичем скрипнуло кресло. С минуту генеральный директор смотрел на загорелого, южного типа человека, сидящего перед ним, с каким-то недоумением, вернее, с каким-то совершенно неопределенным выражением, одним из составных частей которого было недоумение.

— Никто вас за это не осудит. Никто не имеет права осудить. Случай этот из ряда вон выходящий. Раньше по неписаным законам космофлота вы не могли отказаться от участия в экспедиции, теперь же… Как ни скудна эта информация из будущего, ясно одно… Я повторяю снова: никто не имеет права вас осудить, и в первую очередь я не имею этого права. Что скажете вы, Ивашкевич?

Ивашкевич все еще нервно барабанил по крышке стола. Услышав вопрос, он поднял голову, но ничего не ответил. Казалось, что тишина в кабинете густеет. Потом Ивашкевич сделал едва уловимое движение, словно собрался встать, но остался в неподвижности. Он молчал так, словно вопрос относился не к нему, а к кому-то другому, и тишина в кабинете становилась все весомее, все тяжелее, и как будто сам кабинет становился меньше, вплотную к длинному дивану и гигантскому столу придвигались стены, сужалось пространство, странным образом ограничивая мысли, которым становилось все теснее и беспокойнее.