Левон Хачатурьянц - Здравствуй, Фобос!(Науч.-фант. хроника — «Путь к Марсу» - 3)

Язык племени был еще примитивен и маловыразителен, слова напоминали нечленораздельные выкрики, лай или хрип; Акопян так и не научился понимать речи «своих» соплеменников. Но сейчас в этом не было нужды. Охотник, крича нечто повелительное и гневное, делал такие энергичные жесты руками, головой, всем телом, что становилось ясно: участникам процессии предлагается как можно скорее убраться назад к пещере. Всем без исключения. Старик останется тут. Через некоторое время его можно будет забрать.

Трудно себе представить, какой невообразимый гвалт подняли колдуньи, как угрожающе замахали амулетами и погремушками — будь в этих вещах хоть немного волшебной силы, верно, не осталось бы от святотатца и мокрого места… Но охотник, как прежде, держал топор над самым лбом вождя. Старик уже даже не хрипел, а как-то странно булькал под своими шкурами, мокрый, как мышь, с закатившимися глазами… и вдруг, выпростав тощую руку, вяло махнул ею.

Люди попятились, толкая друг друга. Племя отступало в сторону пещеры, пока не столпилось над осыпью, в сотне шагов от места событий.

В расселине попробовала голос некая скрипучая первобытная цикада. Охотник заглянул в обезумевшие от страха глаза вождя, покосился на его отвисшую, дрожавшую нижнюю челюсть; презрительно усмехнулся. И это глава племени, могущественный колдун, повелевающий духами земли!.. (Акопян прекрасно слышал презрение своего «носителя» к поверженному Старику.) Несколько секунд жалкая жизнь патриарха висела на волоске — бывшая «священная жертва» в раздумье покачивала топором… Исхудавшие ладони сложились молитвенным жестом. Охотник еще раз криво ухмыльнулся… и бесшумной птицей махнул в темную щель между скалами. Те, наверху, заревели, послышался топот — его это уже не интересовало. Буквально скатившись по откосу, беглец ворвался в тростники, столь густые и высокие, что в них скрылось бы бесследно и бычье стадо…

Он не слишком боялся погони. Во-первых, «фора» была изрядная. Во-вторых, запуганные враждебной природой соплеменники вряд ли решились бы преследовать его вдоль реки, уходя все дальше от дома. Даже для него самого, очевидно, храбрейшего (или, во всяком случае, наименее суеверного) человека в пещерном сообществе, нужны были необыкновенные обстоятельства, чтобы отправиться в этот путь… Итак, охотник с полчаса бежал напролом сквозь чащу тростников, вдвое превосходивших его рост; твердые, словно покрытые лаком коленчатые стебли поднимались из желтого, гнилостью пахнувшего ила; сверху на потную разгоряченную кожу, неприятно покалывая, сыпались семена и другой сухой мусор. Наконец он перешел с бега на размашистый охотничий шаг, которым мог, не уставая, преодолевать любые расстояния. Так беглец двигался до тех пор, пока солнце не склонилось на западную половину неба. Тогда он остановился и стал оглядываться. Боевое возбуждение давно прошло, его заменили обычные чувства. Со вчерашнего вечера, когда ему был подан деликатесный предсмертный ужин — мясо с кореньями и медовые пчелиные соты, — у охотника маковой росинки не было во рту. Приходилось срочно искать пищу…

Недолго поразмыслив, он решил, что наиболее вероятной и легкодоступной едой может оказаться рыба. Все же река протекала рядом, хотя и неширокая, но на диво полноводная; судя по бесчисленным уносимым течением кругам, рыбы в ней было видимо-невидимо. На дичь в болотистых зарослях особо рассчитывать не приходилось. Птицу с его вооружением подобьешь едва ли, а четвероногие здесь столь велики, что есть реальная опасность самому сделаться дичью… Отгоняя от себя тревожные мысли, охотник зашагал к воде…

Ах, не было печали! Буквально из огня да в полымя. Пробираясь к реке, он невольно выбрал свободный проход, полосу, не заросшую тростником. Вся эта глинистая прогалина была истоптана копытами. Очевидно, здесь проходили к водопою быки и кабаны. Ему показалась подозрительной гладкая площадка без единого следа. Но голод притупил бдительность; охотник сделал шаг, другой… земля под ним заколебалась, и он с хрустом, изрядно ободрав бока, полетел в затхлую темноту.

Нет, избранный в жертвы явно недооценивал своих сородичей, их храбрость и охотничье умение. Владения племени непрерывно расширялись; дикий, своенравный мир природы, огрызаясь, все же уступал людям.

За те месяцы, пока смертник томился на «почетном» ложе, мужчины успели проложить тропу к реке и вырыть ловчую яму для самых крупных животных. Пожалуй, здесь мог бы уместиться и мамонт. На дне ловушки, скупо освещенной через дыру, проделанную упавшим человеком, торчали заостренные колья. По счастливой случайности, охотник не напоролся ни на один из них.

Падение никак не отразилось на ловкости и сообразительности беглеца — он умел мгновенно собирать свое тело и приземлился, как кошка, на четвереньки. Затем подобрал отлетевший в сторону топор и принялся внимательно осматривать яму. Вероятно, он был первой добычей строителей ловушки… Медлить не приходилось — ловцы наверняка проверяли свою яму каждое утро; коль скоро нынешним утром племя собралось на церемонию, значит, придут после полудня.

Стены были рыхлые, влажные; в одном месте на полу накапливалась вода. Видно было, что западня не прослужит долго. Охотник выбрал наиболее прочный участок стены и принялся вырубать в нем лунки. Работа спорилась. Скоро он окончил ряд «ступеней», по которым можно было легко взобраться почти до самого края. Беглец не сомневался, что благодаря своей изворотливости и крепости мышц сумеет, вися на стене, довести «лестницу» до конца. Очевидно, так бы оно и произошло, если бы не новое неожиданное обстоятельство.

За спиной прильнувшего к стене охотника громко затрещало; ловушку залил солнечный свет, и что-то тяжелое мягко упало на пол. Цепляясь левой рукой за верхнюю из выдолбленных лунок, он обернулся… и сразу понял ситуацию. В яме оказалось сразу двое животных. Судя по всему, первое из них — копытное, напоминавшее небольшую косулю, только более лохматое — уходило от погони; а преследователь попал сюда по инерции, не успев затормозить, когда провалилась «косуля». Злосчастное травоядное распороло живот и теперь билось в агонии на колу, оглашая западню жалобным блеянием; хищник остался невредим. Он стоял в замешательстве, видимо, не зная, что предпринять: то ли вцепиться в «косулю», то ли попробовать выбраться наружу. Наконец склонился ко второму и начал обнюхивать стены, прижав уши и упруго размахивая полосатым хвостом. То был странный, с точки зрения Сурена, но хорошо знакомый охотнику зверь, один из самых опасных, с которыми племени приходилось иметь дело: пещерный тигр, кряжистый и приземистый, с жесткой гривой на шее, редкими тусклыми полосами и парой кривых бурых клыков, видимых даже при закрытой пасти. Беглеца объял страх, ничуть не меньший, чем во время шествия, — пополам с кровожадным азартом. Такой трофей мог прославить человека; такая шкура на плечах — свидетельствовать, что идет герой…