Сергей Плеханов - Заблудившийся всадник. Фантастический роман

Ильин сунул фонарь в карман и стал колотить по грубо обструганным плахам.

— Эй, открывайте!

Дверь внезапно подалась, и яркий свет ослепил филолога. На фоне голубого прямоугольника мешковатая фигура отворившего дверь казалась непроницаемо черной. Заслонившись ладонью, Ильин сказал:

— Позовите начальника! Кто тут у вас главный?

Теперь он различил черты лица стража. Из-под светлых кустистых бровей на него внимательно смотрели серые глаза. Крупный нос с горбинкой, облупившийся от солнца, придавал физиономии караульщика горделиво-хищное выражение.

— К волхву хощешь? — со странным носовым клекотом спросил горбоносый и смерил Ильина оценивающим взглядом. — Жди.

И захлопнул дверь.

Филолог принялся было гадать вслух, кто этот волхв. Но успел только проинформировать своих соузников, что так именовали авторы летописей жрецов древнеславянской языческой религии.

— Они совершали жертвоприношения и молитвенные обряды перед изваяниями богов…

— Бесы суть! — загремел было Ивашка.

Но тут стукнул засов, и солнечный луч ворвался в землянку.

— Изыди! — позвал горбоносый и махнул Ильину рукой.

Пока двое бородачей, вооруженных короткими мечами, вели его через нагромождения обугленных стволов, а потом по широкой утоптанной тропе вдоль полноводной реки, Ильин пытался сообразить, где согласно памятной ему топографии находились избы Никольского Погоста, но местность казалась совершенно незнакомой.

Дремучие ели стеной стояли над поймой, там, где должны были тянуться огороды села. К тому же, коренной берег поднимался намного круче, чем во времена фольклорной командировки Ильина. «Наверное, оплыл берег — столько раз за сотни лет перепахивали да перекапывали», — размышляя таким образом, филолог с любопытством вертел головой во все стороны.

Трава по обочинам тропы стояла в пояс. Крупные яркие цветы нескольких десятков разновидностей сливались в бесконечный пестрый ковер. Краски в этом мире вообще казались сочнее, первозданнее. На это Ильин обратил внимание еще тогда, когда его тащили из воронки. И цвет неба, и зелень хвои, и желтизна песка, и прозрачность воды — все это было какое-то ненатуральное, с перехлестом, как на рекламных проспектах заграничных туристских фирм.

«Декорация да и только», — недоумевал Ильин. И все же подсознание работало, ища объяснение феномену. И вот раздался первый звонок — память услужливо подсунула разговор из какого-то рассказа Чехова. Герой сетовал: не то нынче, вот лет пятьдесят назад (то бишь в сороковых годах XIX века!) лебедей на озерах били. А речь-то шла про Брянскую или Тульскую губернию. Вот где собака зарыта! Ильин попал во времена, когда полностью отсутствовало загрязнение окружающей среды. Ни перегрева атмосферы, ни вредных выбросов, ни деградации флоры. Он вспомнил, как бродил за околицей Никольского Погоста и решил нарвать цветов для хозяйки. Набрался довольно однообразный букетик из мать-и-мачехи, васильков да ромашек. То буйство трав и цветов, что он видел теперь, вызывало у него образ званого пира, участники которого веселятся, не зная, что все они со всем своим потомством давно оприходованы в книге судеб по статье «расход». И звенящие на десятки голосов птахи, и стрекочущие на лугу насекомые, и поминутно всплескивающая в реке рыба — все это материал для расходной ведомости истории.

Тропа нырнула под сень елей и пошла вверх. Поднявшись на лесистую гривку, Ильин услышал, что в той стороне, куда уходил новый склон, плещет вода. Это немало озадачило филолога. Он с трудом мог убедить себя, что широкая река, вдоль которой его вели поначалу, это и есть прародительница того замусоренного битыми бутылками и старыми покрышками ручья, не по чину носившего имя Быстрицы. Но еще один поток, да к тому же такой шумливый? Неужели та заросшая кустами канава за селом тоже когда-то была рекой?

Вскоре в этом не осталось сомнений. С обеих сторон гривки сквозь стволы елей заблестела вода. Впереди посветлело, стали видны какие-то строения. Когда лес кончился, Ильин увидел городище, вытянутое вдоль высокой стрелки на слиянии двух рек. Частокол из свежеобструганных бревен окружал с дюжину приземистых изб и лабазов, установленных на столбах.

Когда вошли внутрь городьбы, первое, что бросилось в глаза Ильину, были вытесанные из толстых стволов изваяния идолов. Они стояли полукругом, обращенные ликом в сторону водного простора. На огромном гранитном валуне, выступавшем из земли перед идолами, полыхали два длинных костра, сложенных из березовых чурок.

Проходя между костров, первый из провожатых вырвал из своего мехового кожушка клок шерсти и бросил его в огонь. Ильин оглянулся на второго — тот тоже принес в жертву какие-то разноцветные нитки. Пока шли по городищу, встречные замирали как вкопанные при виде Ильина. Особенно пристальному осмотру подвергались кроссовки и майка. Филологу стало нестерпимо стыдно за свою крикливую университетскую символику, он шагал, стараясь ни с кем не встречаться глазами, хотя его так и жгло любопытство: кругом были мужчины и женщины, одетые в музейный реквизит. «Височные кольца! — стучало в сознании. — Ведь это как минимум двенадцатый век!» Вот когда пришлось ему пожалеть о том, что не очень-то прилежно слушал курс археологии. Только и запомнилось: у любого племени в каждом княжестве были свои излюбленные украшения.

Ильин не успел как следует отчитать себя за непредусмотрительность первый бородач остановился перед шатром, сшитым из огромных лоскутов бересты, и сказал:

— Отче Святовиде, нежить чермную приведохом.

«Чермную… красную то бишь: это из-за кроссовок и майки… черт бы их побрал! Но почему нежить, неужели я, по их мнению, так безобразно выгляжу?..»

И опять ему не удалось до конца осмыслить сказанное. Из шатра стремительно вышел высокий бритоголовый старик в длинном одеянии, похожем на монашескую рясу, с тем только отличием, что широкие рукава и подол были расшиты причудливым орнаментом. Ильин с профессиональной зоркостью отметил преобладание солярного мотива: круги и кресты различных форм, олицетворяющие солнце. На груди у старца тихо позвякивали металлические бляхи и звериные клыки, нанизанные на сухожилие.

Святовид остановил на лице филолога взгляд больших серых глаз. Как все увиденные здесь Ильиным люди, он оказался блондином — седина едва угадывалась в густом пучке волос, ниспадавшем с темени на манер оселедца, излюбленного запорожскими казаками. Зато окладистая борода отливала серебром. Высокий узкий лоб, продолговатая форма лица и орлиный нос — таков был непременный набор родовых черт обитателей этого неизвестно в каком времени затерявшегося мира.