Игорь Росоховатский - Ураган (сборник)

— Мы все знаем, что человек — часть природы. Знаем, но не задумываемся, что отсюда следует…

Таня ухитрилась протянуть за его спиной руку и толкнуть, меня в бок, привлекая мое внимание. А Виктор Сергеевич умолк, поймал несколько снежинок и слизнул их с ладони. Детство неистребимо жило в нем и прорывалось иногда в смешных жестах. Не оно ли являлось скрытой пружиной его мощнейшего воображения? И не был ли он, по сути, мальчишкой, заигравшимся в новую игру на всю жизнь?

— А следует отсюда, добры молодцы, между прочим, и то, что первая, нестираемо-жесткая программа, заложенная в самой структуре человеческого организма, — это программа природы. Она строится на том, что человеку для жизни требуются воздух, пища, вода, пространство; его поведение во многом подчинено этим потребностям. А поскольку он живет в мире, где всего этого не хватает, где постоянно идет жесточайшая борьба за существование, его поведение запрограммировано природой как эгоистичное с самого начала. Конечно, воспитанием, подчинением законам общества мы во многом подправляем эту Первую программу, заставляем ее работать в иных режимах, используем имеющиеся в ней прекрасные предписания, такие, как инстинкты материнства, забота о детенышах. Но принципиально изменить ее мы пока не в силах. Сие хорошо знали древние, когда говорили: Naturam expellas furca, tamen usque recurret. [3] Гони природу вилами, она все равно возвратится (лат.). И, кстати, это же отлично знают всякие изверги и пользуются, когда им нужно вернуть человека к животному состоянию, ибо сделать сие намного легче, чем совершить обратный процесс. Опять же — из-за Первой программы. А мы часто стыдливо называем эгоизм какими-то пережитками в сознании, а потом удивляемся, почему эти пережитки так трудно вытравить у людей, родившихся уже в наши дни, почему, к слову сказать, малыши в детском садике вырывают друг у друга понравившуюся игрушку и увещевания воспитательницы далеко не всегда помогают. Да потому, черт возьми, что это вовсе не пережитки, а проявление давно усвоенной истины: мы — часть природы и подчинены ее программам. И величайшая заслуга нашего общества, что оно впервые в истории пытается воздействовать на людей преимущественно человеческими стимулами, идущими вот отсюда, — он стукнул себя по голове так, что сдвинул шапку на лоб, — такими, как равенство, солидарность, дружба, забота о ближнем, самопожертвование наконец! Из человека легче выжать все, опираясь на Первую программу, на его эгоизм, использовать надежные рычаги, созданные самой природой. И неизмеримо трудней взывать к Человечности, опираться на нее. Величайшая трудность, величайшая заслуга. Но когда-нибудь людям это все равно надо делать, если они хотят идти к лучшему, стать из рабов природы — хозяевами, творцами!

Он говорил громко, размахивая руками. На нас оглядывались прохожие, думая невесть что. Не могли же они предполагать в этом невысоком жестикулирующем человеке известного всему миру академика. Тем более что одет он был в далеко не новое, видавшее виды драповое пальто и слегка вылезшую, правда, пыжиковую шапку. Академик терпеть не мог влезать в новую, как он говорил, «непритертую» одежду, особенно в обувь.

Наконец он тоже заметил удивленные, насмешливые, а иногда и подозрительные взгляды, снизил на полтона голос:

— Кстати, если бы мы не валили все трудности в кучу «пережитков», а говорили правду, легче было бы и бороться с ними. «Говори откровенно, и лжец от тебя убежит», как сказал английский поэт Уильям Блейк.

Когда мы входили в полосы света от фонарей, становились резче видны усталые морщины у его рта, у глаз…

… - А мы с вами, Петр Петрович, залезаем внутрь механизмов Первой программы, да еще пытаемся переделать их, приспосабливая к своим, человеческим целям. Поэтому нам надо быть ой какими хитрыми и терпеливыми. А самое главное — дальновидными. Ибо госпожа природа не всегда прощает такое вмешательство…

Вдруг озорно подмигнул мне:

— Мы же все равно будем вмешиваться. Нас медом не корми, только дай вмешаться, покопаться в себе. Да и ничего другого нам не остается…

Он поправил шарф на шее, и Таня сказала:

— Не простудитесь, Виктор Сергеевич? Все-таки сегодня на улице холодно.

Как в каждой женщине, в ней жило одно из прекрасных проявлений Первой программы — инстинкт материнства, и она покровительственно относилась к мужчинам. Но Виктор Сергеевич, наверное, по-своему понял ее слова, потому что сразу же, взглянув для приличия на часы, заспешил, попрощался и почти на ходу вскочил в троллейбус.

А мы в тот вечер еще долго гуляли по заснеженному проспекту Науки. Набрякшее небо висело низко, облака казались следами босых ног на темно-зеленом льду. Под ногами потрескивала снежная парусина. Ветер менялся, становилось теплее. Постепенно менялось и небо, превращаясь в синюю стеклянную чашу,

— Откуда вы знаете домочадцев академика? — спросил я.

— Училась с его дочкой в одной школе, — отчего-то смутившись, неохотно ответила Таня и поспешила спросить: — А почему Виктор Сергеевич пришел с вами в виварий? Специально ко мне?

Пришлось рассказать о вчерашнем разговоре и о том, как сегодня неожиданно академик появился в лаборатории.

Мы заговорили о своеобычности Виктора Сергеевича.

— Это своеобычность гения, — утверждала Таня. — Даже то, как он исправляет свои ошибки, как не боится уронить свой авторитет.

— Так должны поступать все люди, Таня. Исключение должно стать нормой.

— Должно? — насмешливо произнесла она. — А когда станет? Одни не хотят поступиться гордыней, а другие боятся потерять ее. Ведь их авторитет держится на довольно хрупком фундаменте. Только такой человек, как Виктор Сергеевич, может позволить себе не считаться с условностями. А много ли таких?

— Точно таких очень мало. Но тех, кто поступает так же, гораздо больше. Не обязательно быть гением, чтобы поступать честно.

— Он не просто честный человек, а директор крупнейшего института, где собраны значительные умы. Чтобы управлять ими, надо быть умнее их всех…

— Или честнее. Или добрее. Или терпимее. Или лучше владеть собой. Или, или, или… Понимаете?

— Не согласна, — сказала Таня и качнула помпоном на шапочке. — По отдельности ни одно из названных качеств не даст решающего преимущества. А если они сами не признают его над собой? Он не сможет здесь руководить…

Я смотрел на ее губы, как они выпячиваются, и на них то появляются, то исчезают крохотные морщинки. Я слишком долго смотрел на ее губы, и мне расхотелось спорить.

— Ладно, — сказал я. — Может быть, вы и правы.

Она удивленно вскинула ресницы, на которые налипли снежинки, и уставилась на меня. И я не осмелился ее поцеловать.