Георгий Гуревич - Темпоград. Научно-фантастический роман

— Печален, — сказал Чактал. — Я слышу шаги, думаю, есть Лев. Вы есть родственник? Вы будете видеть Лев?

— Буду, — сказал Январцев честно. — Увижу, даже сегодня.

— Передайте привет, — сказал индеец. — Небольшая почта для Лев есть.

И протянул пакет, завернутый в бумагу.

— Спасибо, Январцев прочтет сегодня же, — сказал Январцев.

Даже про себя он не усмехнулся. Какая тут усмешка? Слезы горькие! Ближайший сосед не узнал его.

Без особого интереса развернул пакет. Книги, книги: все учебники по лингвистике, не помнит, кому одалживал. Конверт, надписанный круглым почерком. Одно слово: «Льву». Внутри записка:

«Львище! Наверное, я опять виновата, хотя не знаю в чем. Не надо быть таким букой надутым, смени на милость свой львиный гнев. Почему ты уехал, даже не сказал, когда вернешься. Мама не знает, где ты, а тут носятся слухи, что ты был в командировке, даже будто бы в Темпограде. Но оттуда же возвращаются через два-три дня. Все равно, я люблю тебя, хотя ты такой обидчивый и злющий. И жду тебя ежедневно в 10 вечера на нашей скамейке».

— Ждешь? — спросил президент вслух и с сомнением посмотрел на самодельный портретик.

Оранжевощекая загадочно щурила глаз, глядя мимо Льва в угол.

«Надо рассказать девушке, — сказал сам себе президент. — Зачем же ей дожидаться напрасно? Какой у нее номер? Забыл?» Забыл номер любимой! Впрочем, такое лучше объяснять лично.

И снова с сомнением посмотрел на портретик.

«Лично! Чтобы она твои морщины разглядела? Напиши, друг, на бумаге все получается так логично».

Но что-то щемило в груди или в переносице, чего-то жалко было до слез. Чактал растревожил, что ли? У него, горбоносого, впереди вся жизнь, а президент свою прожил. И так захотелось хоть разок, хоть на полчасика вообразить себя молодым, прибежать к сиреневым кустам с букетом сирени, разыскать в зелени то же белое платье с голубым кушаком. Зачем? Он же изменил ей давным-давно, женился на другой.

— Ну хорошо, — сдался президент. — Иди, если тебе так хочется, но чур, дурака не валяй. Если нет ее на скамейке, значит, не ждет и не смей стучать в окошко! Тогда пошлешь рассудительное письмо: так, мол, и так — Лев свое прожил, юноши Льва нет в природе,

Поглаживая под пиджаком сердце, то ли взволнованное, то ли больное, спешил старик в свою юность.

Некогда в юности цвели яблони, поселок был весь в пене, сладковатый аромат заливал сады. Сейчас бушевала тополиная вьюга, каждый порыв ветра вздувал белые смерчи, по всем канавам и подворотням катались ватные валики.

Протирая глаза, шагал президент по тропинкам молодости. Вот районный парк. Аллеи, посыпанные натуральным песком, не подкрашенным шлаком, как в Темпограде. Трехсотлетний дуб, обнесенный заборчиком для сохранности. Кусты сирени. И белое пятно в зелени. Винета! Ожидающая!

Почему сердцебиение у тебя, товарищ президент? Успокойся, ждут не тебя, твой плюсквамперфект — давно прошедшее время. Твоя доля: горько-сладкое воспоминание. Продолжения не было по твоей вине. Виноват сам, и исправлять поздно. Остался долг вежливости. Подойди и скажи откровенно…

«И скажу. Только дух переведу. Запыхался».

— Извините, девушка, я не помешаю вам, если присяду ненадолго?

Быстрый взгляд. Насторожилась, оценила, успокоилась. В летах, вежливый, напрашиваться на знакомство не будет. И отвернулась.

Сидя на дальнем конце скамейки, президент краем глаза рассматривал знакомо-незнакомый профиль. Иными глазами смотрел: сквозь призму житейского опыта, из перспективы возраста. Такое свеженькое личико, бархатные щеки, носик, немного вздернутый — дитя еще, прелестный ребенок. И ротик чуть приоткрытый, такой простодушный, такой добрый. Самоотверженная доброта — так аттестовал бы сейчас он девушку. А глазенки грустные, и веки чуть припухшие. Плакала! Из-за него, чурбана, плакала. А он сомневался еще, не понимал, какой клад ему достался. Обижался, дулся самолюбиво. А Винета жила суматошно от доброты, потому что всем бросалась на помощь очертя голову. Зачем медлил, почему колебался? Ну отлучился бы из Т-града на денек для свадьбы. На худой конец по радио посватался бы, выписал бы Винету… И прожил бы всю жизнь со славным человеком. Не превратил бы свою квартиру в келью, в картотеку ученых трудов.

— Вы что вздыхаете? Вам плохо?

Вот и бросилась на помощь.

— Ничего, девушка. Так, мысли.

— Но я вижу, вы за сердце держитесь. У вас боли, этим не надо пренебрегать. Вы к какому лекарству привыкли? Я принесу, у меня дома аптечка. Можете доверять мне, я будущий врач, учусь на кафедре Штеккера. Наверное, вы знаете эту фамилию, выше нет никого в гериатрии.

Вот положение: любимая девушка тебя спасает. Не ты ее, она тебя.

— Боли! — проворчал президент. — Конечно, и боли есть, но я привык. У стариков всегда что-нибудь болит. Не стоит их лечить, время тратить.

— Вы напрасно отчаиваетесь. Наука делает сейчас чудеса. Мой шеф считает, что можно продлить жизнь до ста лет всем поголовно.

— Что толку растягивать увядание? Все равно человек немощный, ущербный. Вот вы, девушка, вы же не влюбитесь в старика.

— Вероятно, влюбиться не смогу, — сказала Винета честно. — Но я учусь у стариков. У меня есть друзья преклонного возраста — очень интересные люди. Их с удовольствием слушаешь.

— Лечить интересно. Букет болезней.

— Да, и лечить интересно. И очень приятно, если умному, опытному, умелому человеку ты возвращаешь работоспособность. Мои пациенты, а у меня уже есть пациенты, рассказывают мне о своих делах. И я горжусь, словно я сама принимала участие. Вы тоже расскажете… потом, когда перестанете держаться за сердце.

Так, в разговорах о больном сердце, и прошел вечер — свидание президента с юностью. И, прощаясь, Винета потребовала, чтобы собеседник ее пришел на следующий вечер, пришел и обязательно принес анализы. Она сведет его со Штеккером, выше нет никого в гериатрии. Пусть обещает, пусть даст слово, пусть не увиливает от лечения. К организму надо относиться внимательно, с уважением.

И упорхнула. А президент еще долго сидел, вздыхая и улыбаясь, сначала блаженно и умиленно, потом с грустной иронией: «Приходите на свидание с анализами! Анекдот! Нет, завтра скажу ей всю правду».

С того вечера началась странная, тройная жизнь Льва Январцева. Три позиции, три настроения: утреннее, дневное, вечернее.

Утром он был президентом Темпограда. В 7:00 ему доставляли сводку событий за сутки, за темпоградский год. Бегло просмотрев таблицы, президент убеждался, что идея Ван Тромпа, увы, утверждается. Продолжается процесс превращения Т-града в Город-консилиум, клиники — в поликлинику, научных институтов — в учебные. Президент считал, что все это — стрельба из пушек по воробьям.