Георгий Гуревич - Темпоград. Научно-фантастический роман

Автор опасается, что вся эта книга написана для «стоящих у окошка». А почему бы нет? Разве нет среди читателей таких, как Лев?

Это мать выбрала ему такое грозное имя — Лев. Сама она была миниатюрной, хрупкой женщиной, болезненной, нуждавшейся в опеке. С юных лет искала, к кому бы прислониться, какой дуб обвить руками. И так ей хотелось, чтобы сын ее был могучим, властным, всепокоряющим. Лев! Царь зверей, как говаривали в старину.

Ребенок родился полновесным, рос здоровым, спокойным. Много спал, плакал в меру, развивался нормально. В два месяца следил глазами за мамой, в шесть — садился, в девять — уверенно стоял и тряс кроватку так энергично, что она выезжала на середину комнаты. Потом произнес «мама», потом «дай» (»на» пришло гораздо позже). И начал овладевать лингвистикой со всей ее логикой и алогичными исключениями, делая умилительные ошибки, о которых мать оповещала с восхищением всех своих подруг.

Предыдущие поколения много спорили, как надо растить ребенка: в семье или в обществе ровесников? Что важнее для воспитания: материнская самоотверженная любовь или коллектив равноправных товарищей под наблюдением опытного педагога? Были крайние «материнцы», предлагавшие все обучение сделать домашним, телевизионным. Были крайние «ефремовцы», годовалых детишек определявшие в интернаты, настаивавшие, чтобы чадолюбивых мам ссылали в резервации жизни прошлого века. В конце концов была найдена оптимальная пропорция для каждого возраста. Малыши покидали маму на два-три часа, старшеклассники — на недели и месяцы.

Как и в предыдущем тысячелетии.

Три года было Левушке, когда заплаканная, перепудренная, истерически всхлипывающая мать отвела его впервые в детский сад. Он ужился с ребятами, не конфликтовал, не дрался. В характере у Льва не оказалось ничего львиного, наоборот, неумеренная уступчивость. Он никого не обижал, не дразнил, игрушек не отнимал; если отнимали у него, отдавал не споря, легко находил себе другое занятие. Было это не от особенного благородства, не от врожденной доброты, а скорее от нежелания и неумения спорить, отстаивать себя. Уступать было легче, чем бороться. Был только один случай, когда уступка огорчила его. Малыш, на год моложе, отнял у Льва велосипед, да еще надавал ему пинков. Лев разревелся.

— Да ты бы дал ему сдачи, — сказала воспитательница, утешая.

— У меня не было сда-а-ци, — всхлипывал обиженный.

Вообще он предпочитал общество взрослых. Ухватив за палец свободную няньку, садился рядом и задавал вопросы, глубокомысленные и наивные. Подсчитано, что средний ребенок четыреста раз в день произносит слово «почему?». Лев превосходил эту норму втрое, а иногда и впятеро.

— А зацеммм? — тянул он задумчиво.

Лев был неуклюж, бежал неохотно и медленно. Взрослые все старались втянуть его в игры, но маленький Лев уклонялся при первой возможности. В душе он был очень самолюбив, даже ущемление самолюбив. Проигрывать не хотелось, а выиграть он не надеялся, и Лев предпочитал не играть совсем. Проводил время с «большими», чье превосходство было очевидно, закономерно и потому не задевало. Если же взрослые отсылали его, садился на корточки в углу и погружался в размышления.

— О чем ты думаешь? — спросила его, шестилетнего, одна из воспитательниц. Она опасалась, что за этим глубокомысленным видом прячется ленивая праздность ума.

— О словах, — ответил Левушка, почти как Гамлет. — «Потолок» — он, «стена» — она. Есть слова-дяди и слова-тети. А зачем «окно» — оно? Разве были люди такие — не дяди и не тети?

Шесть лет было этому философу лингвистики.

— Не было таких людей, — сказала озадаченная воспитательница. — Ты еще маленький, не поймешь. Когда в школу пойдешь, объяснят. Нечего сидеть сиднем. Пошли в прятки играть.

Мальчик не протестовал, поплелся за ней нехотя.

Но полчаса спустя, когда ошалелая от визга и беготни детишек воспитательница спохватилась, Левушки не оказалось среди играющих. Не без труда его обнаружили в шкафу.

— Я лучше всех спрятался, — доказывал он. — Меня никто не нашел.

— Но так не играют.

— Я не умею играть.

— Научиться надо.

— Я не умею научиться.

Позже, уже в школьные годы, нашлась игра, которую Лев полюбил, — шахматы. Тут ему удавалось побеждать, это подстегивало интерес. Ему нравилось рассуждать и рассчитывать: «Я пойду так, он ответит так, здесь позиция усилится, здесь ослабеет, и тогда я его прижму так…» Года три мальчик самозабвенно играл в шахматы, носил в кармане магнитную доску с прилипающими фигурами, разбирал позиции, участвовал в районных турнирах, призы получал. Опять забеспокоились воспитатели (уже мужчины), не слишком ли увлечен парень, не одностороннее ли получается развитие. И вдруг как отрезало. Лев остыл, забросил шахматы, потерял всякий интерес к игре.

— А как же общегородской турнир? — спросил наставник. — Где же у тебя чувство ответственности?

— Игра же, — возразил Лев. — Все нарочито. Король ходит на один ход, пешки только вперед, слоны — по диагонали. В жизни так не бывает.

— Очень разбрасываешься ты, Лев, — упрекнул его наставник. — Взялся за шахматы, держись, совершенствуйся.

— Но ведь это игра, — возразил мальчик. — Это не подарок.

— И что же ты собираешься подарить?

Здесь для читателей XX века требуется пояснение.

«Подарить» на языках третьего тысячелетия означало создать, придумать, найти что-то особенное. Непростая воспитательная проблема заключалась в этом «дарить».

Во всех прошлых веках «работать» было неотделимо от «заработать». «В поте лица будешь зарабатывать свой хлеб», — сказал бог Адаму. Связь между «даю» и «беру» была зрима, измерялась количественно — денежными знаками. Но когда рос Лев, люди получали все по потребности, давали же по-разному, кто больше, кто меньше. Теоретически, если совесть позволяла, могли бы и ничего не давать.

Совесть и должны были пробудить воспитатели. Ведь детишки-то рождались без сознательности, с одним только звериным «дай-дай». Вот и нужно было научить их дарить свой труд безвозмездно, удовольствие находить в одаривании.

Девочкам идея подарка давалась легче. Будущие матери самой природой были подготовлены к тому, чтобы дарить себя детям. Нормальную маму не надо убеждать на совесть заботиться о ребенке. Но встрепанным озорникам, отдаленным потомкам воителей-грабителей, «отнимать» казалось куда привлекательнее. Дарить они соглашались, но отнятое предварительно. И воспитателям приходилось терпеливо, настойчиво внушать:

— Вы, будущие мужчины, должны стать настоящими мужчинами — смелыми, сильными, стойкими, выносливыми. Все люди работают друг для друга, все дарят друг другу подарки. Но мужчины добывают их в самых труднодоступных местах, куда не под силу проникнуть усталым старикам, малым детям, пугливым нежным женщинам.