Север Гансовский - Идет человек (сборник)

— Естественно, знаю, — сказал я. — Потому что я сам мог бы…

— Вот именно. Потому что у каждого своих чудес хватает. На пятнадцатом этаже в институте заняты этой самой дисперсной левитацией, на двадцать пятом сидит завороженная дева, взглядом передвигая гири, и лаборатория телебоционных уравнений тоже каждый день подкидывает что-нибудь новенькое. Сами понимаете, как у нас. К вам может приставать тип, который действительно изобрел Вечный Двигатель, готов его продемонстрировать, и вы согласитесь его выслушать, только если будете уверены, что он пойдет на то, чтоб познакомиться с созданным вами Постоянным Тормозителем. Никого ничем не пронять. Иногда задумаешься и просто грустно делается — для чего живем? Человек лет тридцать может убить на изобретение, потом является кто-нибудь с более сенсационным открытием, и все прежнее — как в яму. В результате народ стал какой-то ожесточенный, нет простого любопытства, не говоря уж о дружеском участии. В мое время, то есть когда я был молод, было не так. Мы тогда умудрялись побыть просто людьми, интересовались чем-то, кроме своего собственного дела. Но теперь это исчезает.

Глаза краснолицего увлажнились. Он красноречиво посмотрел на пустой стакан.

Я поднял руку, подзывая официантку, и заказал еще два по двести. Она помедлила, глянула на краснолицего и стала нахально вытягивать свои щупики — мол, не довольно ли с него. Он уже начал вставать, возмущенный, и тогда я сказал, что пусть будет по кружке «лунного». Официантка выслушала с таким видом, будто делает большое одолжение уже тем, что стоит рядом, и укатила, презрительно сверкая всеми индикаторами. Удивляешься иногда, откуда у роботов системы обслуживания взялось это хамство.

— Почему вы сказали «в мое время»? — спросил я. — По-моему, вы не так уж намного старше меня. Сколько вам сейчас?

— Сколько сейчас? — Он поднял голову и уперся взглядом в низкий потолок. — Когда началась эта заваруха, было пятьдесят. С тех пор прошло двадцать лет, значит, примерно шестьдесят шесть или шестьдесят семь.

— Как это? Если вы не были на других звездных…

— Да, пожалуй, шестьдесят шесть. Сейчас уже ничего не установить точно, потому что некоторые годы нужно считать обратно. Не только годы месяцы, дни и даже часы. Да что там говорить, я вообще не уверен, что я это я! А если я — я, то, возможно, вы — не вы.

— То есть?..

— Да вот так. Вам кажется, что вы — вы, а на самом деле ничего подобного.

— Что-то я вас не вполне понимаю. По-моему, это уж точно, что я — я.

— А откуда вы знаете? — Он вздохнул. — В том-то и беда, что все теперь перепуталось, хотя большинство об этом не подозревает.

— Из-за кристалла?

— Ну да!

— И как это вышло?

— Об этом я вам и рассказываю.

Тут перед нами появилась «лунная», он любовно погладил кружку.

— Да, так вот. Народ поудивлялся и разошелся по своим делам, а мы остались с феоназом. Было, естественно, много ошеломляющего. Эта штука висела на станке — кумысного цвета сгущение, непроницаемое по краям, — и таила в себе массу загадочного. Астрофизик зашел на другую сторону, там стал совать разные предметы, но они появлялись теперь уже с той стороны. Ничего нельзя было продвинуть сквозь линзу, хотя она и не оказывала никакого сопротивления. Все шло как в воздух, растворяясь в кумысном тумане, и возникало тут же рядом, не теряя свойств, не теряя связи с той частью, что оставалась снаружи. Астрофизик, который перед отлетом в Бразилию околачивался у нас целых три дня, сунул однажды в линзу горшочек с кустиком красных роз и там, с той стороны от центра, взял его. Ничего не изменилось в розах, ничто не повредилось в них. Очень хорошо! Мы проделали такой же опыт с аквариумом, где у нас жили с десяток черных рыбешек кажется, их название гурами — и три красных. Опять все в порядке — красные остались такими же медлительными, а черные такими же проворными. Мы осмелели. На третий день я погрузил в линзу руку вместе с плечом и половину лица. Естественно, она появилась тут же поблизости, и обе половинки оказались нос к носу. И когда я начал двигать головой назад от центра, та половинка тоже уезжала на такое же расстояние. Тут сам собой напрашивался новый шаг — сунуть в кристалл ногу, туловище и появиться целиком, вылезти на другой половине линзы. Первым на это решился астрофизик. Он влез спиной к нам, вылезший оказался к нам лицом, затем так же влез и снова тут же вылез из нашей половинки линзы. Обращаю ваше внимание на то, что он прошел через кристалл именно четное число раз — в данном случае два. И все другие, хоть пришлые, хоть институтские, почему-то лазили через феоназ дважды. Является к нам в подвал какой-нибудь путешественник, мы его знакомим с кристаллом. Он влезает и появляется один раз, потом через некоторое время второй и на этом успокаивается. Даже не знаю, что тут играло роль — какой-то инстинкт, что ли? Но впоследствии оказалось, что для жизни всех этих людей это имело большое значение. Огромное. Потому что в первый раз вовсе не наш астрофизик вылез из феоназа, не наш аквариум был вынут из кумысного тумана и не моя половинка лица появлялась нос к носу, когда я совал свою физиономию в линзу.

— А чья же?

— Сейчас поймете… Одним словом, физик уехал, но приходили новые люди, и мы продолжали развлекаться с удивительной линзой. Копс, правда, никак не мог понять, что в станке висит уже не кусок вещества, а скорее, кусок состояния. Ему казалось, что кристалл можно еще подточить и, если вернется прозрачность, все же сделать линзу. Время от времени он приступал к феоназу со своими шаблонами и с недоумением в десятый или двадцатый раз убеждался, что режущая кромка без усилия скрывается в кумысном тумане, чтоб появиться тут же рядом. Не мог сообразить, что перед ним просто силовое поле неизвестной нам физической природы и шаблон с резцом тут бессильны. Так прошла неделя или дней восемь, я как-то глянул на горшочек с розами и ахнул. Когда мы его проносили через кристалл, там были один большой бутон и четыре цветка. Бутону пора было распуститься, а цветкам увянуть, потому что эти розы вообще недолго держатся. Но теперь на кустике были три больших бутона и один маленький. Я бросился к аквариуму — тут то же самое. Черные гурами и красные рыбки за это время не выросли, а измельчали. Прошло еще две недели, рыбешки превратились в мальков, затем из мальков образовались икринки, поплавали, упали на дно и как-то растворились. То, что было пронесено через кристалл, не старело, а молодело. Процесс шел в обратном направлении. Вот тут-то мы и поняли суть феномена. Феоназ оказался окном в антимир, где все было точно таким же, как у нас, но двигалось в противоположную сторону. Видите ли, это можно представить себе в образе двух гигантских колес, надетых на одну ось, но вертящихся в разные стороны. Предположим, что эта ось — линия. Относительная скорость на периферии колес может быть очень высокой, но по мере приближения к центру она будет падать, стремясь к нулю. Вот как раз такой нулевой точкой для нашего мира и антимира оказался кристалл феоназа, что и обеспечило возможность перехода из одной сферы в другую. Конечно, это не очень-то научное объяснение, в действительности дело обстоит много сложнее, но я вам уже говорил, что не силен в точных науках. Так или иначе, рука, которая высовывалась в тот момент, когда я погружал свою, была не моей.