Сергей Другаль - Чужие обычаи

А все почему? Я за главное звено ухватился. Правда, каждое звено в любой цепи - главное, иначе цепь распадется. Так что в принципе при диалектическом подходе не имеет значения, за что хвататься.

И тут мне стало стыдно. Я, значит, на воле свободный, а они в подземелье, я смотрю на солнце, а они в смраде и гнуси динозавровы яйца таскают и будут таскать до конца дней своих. А выхода из пещеры нет, а чтоб выкарабкаться - до этого они не додумаются... Надо спасать мужиков.

Залез я в расщелину, стал ждать. Действительно, к ночи динозавры разошлись, я подобрался к дыре, нырнул в нее ногами вперед и вывалился в пещере на знакомую кучу. Было темно, я отполз в сторонку и прилег, дожидаясь утра. А то вздумается кому-нибудь снести яйцо среди ночи, пришибет ненароком.

Едва по моим часам начался восход солнца, я встал и возопил:

Выйду д я на улицу, пойду д на село

Девки гуляют, и мне весело!

С этой песней, а она, вы сами знаете, мне всегда удавалась, я пошел по переходам и поклялся, если не соберу их, брошу петь. Разбуженные нимзияне, недоуменно зевая, присоединялись ко мне, и к тому времени, как я добрался до логова начальника и успел закончить три первых куплета, за мной шли не менее тридцати мужиков. Да в логове еще с десяток набралось. Это, наверное, был весь штат инкубатора. Они молча таращились на меня, ошеломленные мощью и мелодичностью моего голоса. Они столпились вокруг меня, я закончил куплет и сказал:

- Благородные нимзияне! - Тут я вспомнил, что они еще не знают названия своей планеты. Пришлось перестраиваться: - Мужики! Э-э, благородные мужики! Мир ваш уныл и страшен. Мгла в вашей норе, и вы здесь сталкиваетесь лбами. Ваши голоса как вопли похоронные среди косных стен проклятой пещеры, где и дня не видно. Когда вы смотрели на небо, когда последний раз видели звезды, слышали голос птицы, жужжание пчелы над цветком, дышали запахом ягод? Отравная тоска - вот ваш удел здесь. Доколе вам служить врагам вашим, гнусным ящерам, покрытым броней, колючками и слизью? Вас губит зловоние, исходящее от их детенышей, которых вы кормите несвежим мясом, отрывая куски своими могучими руками, руками мужей и отцов. По вас плачут дети, а вы здесь, содрогаясь от унижения, таскаете чужие яйца. Доколе, я спрашиваю!

Я перевел дыхание. Аплодисментов не было. Начальник чесал спину изогнутым сучком, шерсть на лопатках потрескивала, нимзияне тоже чесались и, похоже, стали терять ко мне интерес, похоже, им больше нравилось, когда я пел. Моя патетика, похоже, не затронула их заскорузлые души. Вы помните, мы вместе анализировали мою речь. И даже Вася согласился, что она была нетривиальна и убедительна, что экспромтом такую даже он, Вася, произнести не смог бы. Увы, она убедительна для землянина, но кому из нас знакома психология неандертальца? И речь моя была гласом вопиющего в пустыне. Однако молодец не тот, кто начал, а тот, кто кончил. Пришлось кончать:

- Разве для такой жизни, о, благородные мужики, вы родились на свет? На свет, а не на тьму. Нет, и еще раз нет! Так восстаньте, и я поведу вас к солнцу, туда, на поверхность, где росяные травы, где светло и просто, где воды ручьев сладки, а вечера сини. Идемте со мной. Я знаю выход!

Нимзияне переглядывались, и больше никакой реакции. Нет, может, их лица что-то выражали, но для меня они все были на одно лицо: скошенные подбородки, головы, заросшие колтунным волосом так, что ушей не видно. Потом вождь отложил палку и произнес:

- Ты много слов сказал, о, прикрывший голову и не снявший шкуру, глупых и лишних слов, не имеющих к нам отношения. Здесь всегда тепло, а ты говоришь, пойдем отсюда наверх, где дождь и ветер, где мы мерзнем и мокнем ночами, держась за непрочные ветви. Ты говоришь, пойдем отсюда, чтобы не служить врагам нашим. А разве велик труд перенести яйцо с места на место и накормить детеныша? Здесь мы всегда сыты и нас никто не ест. Мы не понимаем, что такое содрогаться от унижения, но мы знаем, как это дрожать от страха, когда на тебя смотрит зверь. Ты дурак, прикрывший голову и не снявший шкуру. Ты не хочешь тунга, хочешь ням-ням. Но согута тунга ци ням-ням. Уходи!

- Вас ждут загорелые жены! - жалким голосом закричал я, уходя и еще надеясь, что хоть кто-нибудь последует за мной. Тщетно, видимо, институт брака был им еще неизвестен... И материальные прелести рабства перевесили все мои доводы. Буду самокритичен, меня, видишь ли, не устраивал эволюционный путь развития человечества Нимзы. Мне захотелось революции, и волосатый, покрытый насекомыми вождь, не напрягаясь, тюкнул меня мордой о корягу. И правильно сделал. Может, у них каждый с детства мечтает в рабство попасть...

Вася РАМОДИН

Васю мы высадили на холмистой равнине километрах в двухстах от лагеря и в стороне от динозавровых болот. Он сказал, что будет вести бродячий образ жизни. Ходить, смотреть... Но из этого ничего не вышло. День он действительно проходил, разглядывая окружающую красоту, а на ночь расположился на вершинке холма, рюкзак под голову - и проснулся только под утро. Уже не один: вокруг сидели и лежали и осторожно, стараясь не шуметь, что-то свое делали местные жители, скорее, жительницы. Детишки тихо играли неподалеку. Те, которые сидели рядом, смотрели не мигая на Васю с восторженным выражением на лицах. Вася застеснялся.

- Если б это на Земле, - говорил потом Вася, - тогда понятно. Известность, слава первопроходца, то, се. Вполне естественно. Но они с меня буквально глаз не сводили. Когда я пошел к ручью умыться, они всей толпой пошли за мной. А уж когда я стал зубы чистить, вообще скисли от восторга. Я надел рюкзак и, не прощаясь, сбежал. Они гнались за мной по пересеченной местности, и я долго слышал, как постепенно угасали вдали их взволнованные вопли. С горестным оттенком. Я так и не понял, какого черта им от меня надо было. Конечно, внешность у меня что надо. И фигурой бог не обидел (тут Вася постучал себя по гулкой груди). Но это не повод гнаться за мужиком таким большим коллективом. Короче, сбежал я от них навсегда.

Местность мне очень нравилась, я вообще люблю, когда тихие озера и рыба плещется и что-то вроде камышей на берегах. Это вам не вредное болото с лежащими стволами хвощей и гадами, кишащими в жиже. Хорошо, только крабы беспокоили, выходили на берег и все норовили в рюкзак залезть. А рыба была очень даже съедобная, я ее зажарил. И пока ел, все думал, что вот сбежал от людей, рыбу ем, крабов отгоняю, а за этим ли я на Нимзу явился? Счастливый случай послал мне возможность прямого контакта с местными жителями, вернее, жительницами, ну да где женщины с детьми, там и без мужиков не обойдется. А я сбежал, как последний миробль. И чего испугался, сам не знаю... Ел и слышал, как кто-то невидимый в кустах шебуршит и тихо сопит. Поев, нарвал я травы для гербария, краба в ящичек посадил, думаю, отдам Льву, пусть классифицирует. В ручье зеленую гальку набрал, потом оказалось - изумрудная галька. Мешок потяжелел, и я отнес его па полянку, положил рядом маячок и инфразвуковую пищалку, чтобы отпугивать всех от чужого добра. От пищалки у меня пошли мурашки по телу, и я поспешил уйти, ища приключений на свою голову. Хищники иногда высовывались из кустов или зыркали глазами с деревьев. Жвачные маячили вдалеке, и тут я неожиданно решил давно беспокоящий меня вопрос: почему хищник, как правило, ходит один, а жвачные стадом? В стаде каждый надеется, что если задерут, то не его. А хищник думает: я рискую получить копытом по морде, да чтоб я стал с кем делиться, все сам съем... Потом до меня донесся запах дыма, и я пошел на него, решив, что больше от людей прятаться не стану, и будь, что будет.