Аскольд Якубовский - Купол Галактики (сборник)

От него шло ощущение пронзительной, ядовитой силы.

Рядом я увидел странную девятилучевую звезду, я схватил ее и стал подниматься, и черное гналось за мной, колыхаясь.

Я рванулся и выплыл на поверхность. Там долго лежал без сил, и волны укачивали меня. Никто не напал на меня.

Отдохнув, я поплыл к вам. Вопрос: стоит ли рисковать из-за несъедобной дряни?»

«…Сегодня мне приходят мысли, холодные, как подводный ключ. Я умолчу о них. Размышляя, я забыл завалить вход в пещеру, и ко мне вошли три мурены. Я раздробил им головы и съел их».

Через два года: «…Я ищу новую пещеру. Я могу спать всюду — меня боятся, но считаю это излишним риском. Всегда найдется дурак с ртом больше мозга. В пещере же уютно и надежно. Ем почти всех. Думаю обычно о еде. Да, тех рыб, что нужны были тебе, я съел по дороге. Жди другого случая. На вкус они так себе. Кстати, почему ты не купаешься в море? Я У берега вижу много людей, а тебя никогда».

«…Сегодня нашел подходящую пещеру. В ней жила компания осьминогов. Они никак не хотели выходить — надувались, таращили на меня глаза. Я поймал треску и, показывая им, выманил и разорвал их».

«…Принес удобный камень и приспособил его как дверь. Ты интересуешься черепахой-логерхедом. Отвечаю — невкусно, но есть все-таки можно. Сегодня ко мне спустили наживку. На один крюк было насажено две рыбы — маленький тунец и рыба-летучка. Я рассвирепел, всплыл на поверхность и, ухватив лодку за борт, опрокинул ее. Теперь этот человек спокойно лежит рядом со мной. Чтобы его не унесло течением, я прижал камнем. Что мне с ним делать? Съесть?»

«…Как ты смеешь мне указывать! Нарочно съел его, хотя он груб и невкусен. Я чуть не подавился пуговицей, но, как видишь, все же настоял на своем. А может быть, и ты, нацепив маску, заглянешь ко мне? Приглашаю. Мефисто».

Прошло еще три года:

«…Я огромен и безжалостен, я умнее всех. Только ум и никаких чувств. Ты не можешь себе представить, какие здесь живут дураки! Пример — четыре архитевтиса напали на кашалота. Первый вцепился ему в голову, а три остальных дрались между собой из-за еще не убитого кита. Тот вынырнул, съел напавшего на него, потом повернулся к дерущейся троице. И опять один вцепился в кашалота, а двое так и дрались между собой. Щупальца кусками летели в стороны. Идиоты! Не волнуйся, я не ем человечков, я питаюсь дельфинами и молодыми кашалотами».

«…Ты мне предлагаешь обмен: я буду тебе ловить новые виды рыб, а ты меня кормить. Брось, я не дурак. Сейчас я тебе нужен. Но кто может поручиться за будущее?! Ты завидуешь мне, моему уму и силе, ты хочешь отравить меня. Я не верю тебе, я никому не верю. Я одинок. Одиночество — сила».

«…Вчера я убил первого взрослого кашалота. Я дождался, когда архитевтис вцепится в эту гору мяса, подкрался и прокусил кашалотий череп. Архитевтис бросился на меня, пришлось убить его».

«…В этих водах я самый большой и сильный. Я никого не боюсь. Пробую силу на вас, людях. Вчера увидел яхту. Я все рассчитал. Ухватившись за правый борт, я повис всей своей тяжестью и опрокинул. После чего лег на дно и смотрел, как людей ели акулы. Их набежало штук двадцать. Они метались длинными тенями, а я лежал на скале и смотрел. Огромный, безжалостный и прекрасный. На следующий раз попробую опрокинуть пароход».

«…Вышло и с пароходом. Название: «Святая Анна». Я знаю — я буду расти, расти, расти много лет. Знаю — я сам кракен. Я стану сильным. Я — умный. Я — холодный разум в глубинах океана. Я буду властелином моего холодного и огромного царства. Я буду жить вечно. Я всюду распространяю страх. Я буду равнодушен к покорным и беспощаден к врагам. Я внушу ужас. Я буду царить в океанах по праву ума, силы и хитрости. Есть приятно, но внушать страх еще приятнее».

«…Встретил осьминога, огромного осьминога, тонны на две. Увидев меня, он побледнел и притворился мертвым. Я оставил ему жизнь — нужно же их приучать к покорности! Я всплыл около лодки, полной рыбаков. Позеленевшие, вытянутые лица! Я оставил их жить».

«…сегодня я видел кракена неизмеримой длины и мощи. Он был глуп. Говорю «был», потому что его уже нет — я подкрался и прокусил ему череп. Теперь сижу в скалах на его месте и расту, расту».

«…Я страх, я ужас морей. Когда я всплываю, океан волнуется и все живое прячется от меня. Даже вы, люди, сворачиваете в сторону».

«…Я ухожу в свое царство, в одиночество, в молчание. Навсегда. Прощай, двуногое ничтожество. Мефисто».

…Умер закат — золотая полоска. В бухте появилось большое скопление ночесветок. Вода светится. В нее уходит кабель. Он вползает в нее, как резиновый шланг. Много тайн выкачал он из моря, из светящихся глубин. Кроме одной — Мефисто.

Он громаден, наверное. Никто не знает, каких размеров достигают архитевтисы в таком возрасте.

Скажем так: Мефисто — его эгоизм, погруженный в глубины моря. Нет, он эгоизм науки.

Мефисто — его жадные глаза, брошенные в море, ищущие руки, опущенные до самого отдаленного морского дна. А сейчас придет его Джо, милый сын, раздвоившийся в смерти, лежащий одновременно и под холмиком в саду, и в теле гигантского кальмара. «Великий Кальмар — а я его отец. Дико! Словно увидеть сына ракетой, машиной, кораблем, молнией».

— Генри, кофе!

Вот он, обжигающий и ароматный. Кофе! Приятный запах счастья с горчинкой печали, аромат цветов с горечью увядающих листьев.

— Иду, Мефисто.

…Какие влажные дорожки, как ласково касаются листья моих щек — прохладные и влажные их ладоши. Так касаются холодные руки, сплетающиеся струи глубин. Покойно лежат на донном песке, мягком, золотом песке. Вот и лестница, ведущая вниз, и перила, лишние для привычного человека.

Светит луна, и видно все. Думал ли я, что Мефисто вырастет в чудовище? А думал ли Райт о бомбардировщиках «либрейтор»?

Кох — о бациллах в бомбах?

Бэкон о пулемете? Думал ли сэр Резерфорд о водородной бомбе?

…Вода черна, она шевелится, отражая луну, и родит жирный блеск. Сколько еще в ней тайн. Их не схватишь.

И все пропитано ожиданьем и страхом. Дрожь в руках, под сердцем. И все дрожит вокруг. Прощай, вкусный кофе Генри.

Прощай, мое богатство и большая свобода, подаренная им. Спасибо за нее тебе, отец! Ты был добр, ты хорошо вел торговые дела.

— Мефисто, я жду-у-у!

Звук пронесся, отразился и ушел в воду. Та молчала. Старик сутулился, глядя в воду. Ему стало казаться, что ничего нет и не будет. Он зевнул — от напряжения и подумал, что завтрашний день будет теплый. Оттого не сразу заметил перемену, а увидев, замер, положив ладонь на грудь, к сердцу.

Вода еще молчала, но в ней, среди скользящих лунных блесков, растерзанной лунной плоти, проходила какая-то работа. Вот, шевельнулась. Лунные отблески заколыхались.

Скольжение отблесков ускорилось, медными полосками вскинулись летучие рыбы, исчезла белая запятая рыбачьей лодки.