Юрий Дружков - Прости меня

Мы неслись над южной шумливой улицей, над людьми в белых рубашках, над крышами троллейбусов, над мостом через речку. Все ниже, ниже, и вот мы точно едем по нагретой мягкой мостовой, мимо сверкающих на солнце витрин, продавцов мороженого, постовых милиционеров и нарядных женщин.

Археолог замер в удивлении.

- Узнаете?

Он молчал.

- Какая улица?

- Проспект Плеханова, - сказал он глухо.

Я выключил плакатор.

- Вот... А вы говорите, спросить кого-то. Я могу показать любой уголок Тбилиси, войти в каждый дом, все, что пожелаете, сколько хотите. Но я не умею распоряжаться теми сумбурными картинками.

- Спасибо. Я, наверное, первым вижу такое... серебряное блюдечко с наливным яблочком... А вам не попадет?

Я, кажется, махнул рукой.

- Ничего, лишь бы нам поймать ниточку, докопаться... Победителей не судят.

Московские куранты пробили полночь, грянул гимн. Потом весь эфир заполнила не по-ночному веселая музыка, разноплеменная, далекая, близкая, не очень далекая, но всегда понятная всем на Земле.

- Когда я был мальчишкой, - сказал он, зажигая сигарету, покачиваясь на стуле, - мне чудом из чудес казался плохонький детекторный приемник. А потом я увидел сказку, нереальное что-то - первый телевизор. Надо было смотреть в крохотное окошко. Там вертелся диск Непкова, там угадывалось изображение. Там, сидя в Москве, я видел военный парад в Берлине, орущих человечков, крохотные танки, те самые, которые через несколько лет огромными докатились до Москвы. Но как это было удивительно: смотреть Берлин!.. А мы теперь легко привыкаем к чудесам. Радарные установки действуют на отраженном сигнале. Говорят, есть аппараты, видящие в полной темноте.

- Да, они преобразуют в картинку температуру предметов,

- И нас это не поражает! До каких чудес мы еще доберемся? Ах, эта великая привычка... Мы смотрим футбольный репортаж из Рима - и ничего. Даже не задумаемся, какое расстояние, какая даль.

Он курил, покачиваясь на стуле, отгоняя рукой синий дым.

Не знаю, как другие, по меня волнует именно это: я ви

жу. Вижу далекое. Пускай будет Рим, пускай футбол. Но вот

камера показывает нам разных людей на трибунах - старых и

юных. Улыбки, лица, руки, глаза... Ерунда какая-то, не

правда ли? Но попробуй отвяжись от мысли, что перед нами

капелька чьей-то жизни, совсем не срепетированной, не ор

ганизованной хорошим или плохим продюсером жизни, может

быть, очень интересной, сложной. Мы сидим далеко - мы ви

дим!

А где-то в перерыве матча сквозь большие решетчатые

ворота стадиона камера показывает нам осколок улицы. Ма

шины пробегают совсем как в нашем переулке. Синьора идет

с кошелкой, с кем-то здоровается, зовет кого-то., Старик

читает у киоска журналы... Далекие люди становятся понят

ными на этой далекой улице...

Словом, это не кинофильм, где так же ходят люди, бегут

машины. Это не документальная съемка, это сама жизнь,

увиденная мной.

- Талантливый оператор, - сказал я, - видит в толпе, в мелькании трибун что-то неповторимое, человечное. Выхватывает, умеет найти выразительное в своем характере лицо, руки, мнущие перчатку, выразительные руки человека, взгляды, жесты, земные человеческие переживания. И все это очень далекое, затерянное среди миллиардов, живущих на земле... По таким отступлениям от программы всегда виден большой талант операторахудожника... Меня волнуют эти отступления.

Археолог сквозь дым улыбался мне, покачиваясь.

- Похоже на дом с перевернутой лодкой... Скажите, вы тайком от всех не пишете стихов или романа?

Смешной вопрос. Я не ответил.

...Утром я видел маму. Она лежала немая, неподвижная, закрыв глаза. На столике рядом стоял букет ромашек, трогательный девичий букет. Надо будет обязательно спросить, кто поставил эти ромашки...

В палату вошел доктор, позвал ее. Мама не ответила. Он взял ее руку, задумчиво глядя прямо на меня, постоял и вышел, прикрыв осторожно дверь.

Солнечный осенний зайчик белел на подушке. Я тихонько выключил аппарат, будто вышел из комнаты, прикрыв дверь.

Потом весь день я просидел над магнитными схемами. Заколдованные линии! Мои картинки не хотят, не желают с ними путаться, но природа их все-таки одинакова. Где же моя ниточка?

Лишь одно меня радует. Смена места привела к смене сюжетов. Я здесь не видел, не заметил, по крайней мере, ни одного молитвенного жеста.

Бородатый Начальник сказал:

- Вашему другу что-то нездоровится. Обедать не приходил.

В самом деле, где же он? Я пошел домой.

Археолог полусидел на раскладушке, вытянув левую ногу, не зажигая света, в сумерках смотрел в окно, дымил сигаретой.

- Нога, - сказал он виновато.

- Ранение?

- Какое там ранение. Просто вошел однажды напролом в стеклянную дверь... Не заметил. Звону было! Колено рассадил. С тех пор от непогоды болит. Холодно.

- Есть хотите?

- Нет, спасибо, мне принесли.

- Так я печку затоплю.

Я притащил из прихожей вязанку дров, сложил в печке "сруб", как учила меня когда-то мама, нащипал бересту, и пламя дружно схватило сухую березу. Теплая волна загудела, не умещаясь в дымоходе, пахнула в комнату искрами, засветилась на полу, на желтых стенках и потолке.

- Ловко у вас получается.

- Детство провел у печки...

- Не надо зажигать свет...

Я сбегал в столовую, принес чайник, пригоршню кофе, сухое печенье, два граненых стакана. Воду я согрел на плитке. В комнате у нас пахло березовым дымом и кофе. Дрова горели отменно.

- А я все думаю про ваши картинки, - сказал он, потирая ногу. - Можно, я буду их так называть... Скажите, если не секрет, между вашими двумя... программами... как они получены? Одинаково?

- Нет. Вторая, с Тбилиси, полностью подчиняется мне. Первая, сумбурная, та, что с оленями, стихийна, почти безконтрольна, как радиопомехи.

- Я почему-то понял именно так. Но аппаратура одна, значит, сумбурные картинки получены тоже без посторонней помощи. Без дальнего передатчика?

- Вы догадливы.

- Мне все больше начинает казаться, что половина картинок шла из Мексики.

- Почему?

- Растительность, похожая на кактусы, постройки, обнаженные люди, силуэты раскрашенных лодок. Правда, все мелькало, но...

- Я не посылал сигналы в Мексику.

Он говорил со мной, точно шел по темному, длинному, незнакомому коридору на ощупь и ни разу не споткнулся, хотя совсем ничего не знал.

Нега волной полыхала в открытую дверцу печки. Дрова трещали, пламя гудело. Когда я тронул горячую золотую россыпь брызнули искры, обдав жаром веки.

- Я не посылал сигналы в Мексику.

- Но как помехи...

- В это я не верю.

- И не уверены?

- Да.

- Можно ли найти какое-нибудь определенное решение?

- Да.

- В чем же дело?

- Я найду, если в другом, единственном на Земле месте, будет стоять второй такой же аппарат. Но сие для меня пока недосягаемо. Я даже не знаю точно до градуса такое место, куда можно поставить...