Андрей Балабуха - Нептунова Арфа. Приключенческо-фантастический роман

— Ганшин? Он что, тоже? — перебил Аракелов.

— Ну конечно! Это ведь не он.

— Что «не он»? — не понял Аракелов.

— Взрыв. Это не он. Понимаете?

— Нет.

— Я тоже. И все мы тоже. Что-то случилось. Там по всей бухте — рыба кверху брюхом.

Подводный взрыв. Аракелов запутался окончательно. Если не Ганшин, то кто же? Или что?

— Все равно, — махнул он рукой. — Его взяла. Может торжествовать теперь Николай Иванович.

— Нет. Я привезла Указ. Работы остановлены.

— Зачем? Арфы-то больше нет?!

— Нет?!

— Я только что оттуда. Ходы обрушены. Замолчала Арфа.

— А может быть?.. — Папалеаиаина легко коснулась его руки.

— Нет, Аина. Это как раз те трубы. Мы же здесь все облазили. И потом — вы ведь пришли сюда, пришли с берега, во время прилива. Если бы Арфа запела — не бывать бы вам здесь.

— Я не думала об этом, моряк…

— И зря. Но теперь это неважно. Уже неважно. Остров от Арфы избавлен. Так что пусть Ганшин строит тут все, что надо.

— Он не будет строить, моряк. Он уедет.

— Почему?

— Я немножко знаю его. Строить здесь будут, да. Но уже не он.

Аракелов подумал и кивнул: понять можно.

— Но что же все-таки случилось? — спросил он, скорее просто подумал вслух.

Папалеаиаина пожала плечами.

— Если б знать…

— Узнаем, — сказал Аракелов. — Узнаем. Обязательно. Я узнаю.

— Вы?

— Да, — сказал Аракелов, отчетливо понимая, что взваливает на себя, — да. Я должен.

«Это и есть мой долг, — подумал Аракелов. — И дело мое. Узнать. И — не допустить впредь. Арфа погибла, да. Невозвратно погибла. Но сколько их еще в мире — скрытых, никому не известных арф… Сколько еще существует на свете красоты — никем не созданной, первозданной, природной. И каждый день, каждый час уничтожается где-то ее частица. Иногда самой же природой. Порой людьми. По умыслу и недомыслию, во имя разрушения и во благо вроде бы, но какое же благо может быть куплено такой ценой?» И отныне и на всю оставшуюся жизнь Аракелов сделал выбор.

Он еще не знал, как свое решение осуществлять, не строил конкретных планов. Он просто увидел путь и был уверен, что не сойдет с него никогда.

— Пойдемте, моряк, — Папалеаиаина легонько потянула его за руку. — Там все уже с ног сбились…

— Да, — сказал Аракелов. — Сейчас, Аина. Только снаряжение соберу. Без «намордника» ведь отсюда не выберешься, — и он кивнул на сифон. — Я быстро, Аина. Соберусь — и пойдем.

Такого давно уже не бывало: вместо восьми загруженных контейнеров наверх ушли балластные болванки. Ганшин даже не поверил себе и снова взглянул на контрольный пульт: увы, все правильно. Восемь… Он вызвал дежурного диспетчера.

— Как прикажете это понимать?

— Караван задержался на шесть часов, Николай Иванович, а ждать я не мог… — В голосе диспетчера не было ни малейшего сомнения в своей правоте. — Не останавливать же Колесо…

— Естественно. — Ганшин помолчал, выжидая, пока уляжется злость. — Естественно. Вот только — кто за это должен отвечать?

— Речники. Опоздали — пусть и отвечают.

— А вы на что? Вы за продвижением каравана следили? Вы их торопили? Вы резерв контейнеров предусмотрели? На то вы и диспетчер, чтобы все предвидеть. И спрос потому будет с вас. («А с речниками разговор будет особый, — подумал Ганшин, — непременно будет, и пренеприятнейший, но об этом тебе, друг мой, знать вовсе не к чему…») Ясно?

— Ясно, — отозвался диспетчер, и на этот раз в тоне его была полнейша безнадежность: он уже знал по опыту, что в таких случаях спорить с Ганшиным — что против ветра плевать. — Разрешите идти?

Ганшин молча кивнул.

Он несколько минут посидел, собираясь с мыслями, потом надиктовал график на завтра и уже совсем собрался было уходить, как вдруг вспомнил про Бертенева. Уходить сразу же расхотелось. Зачем, ну зачем ему это понадобилось, к чему ворошить старое, отболевшее и умершее?.. Впрочем…

Ганшин вышел из кабинета, попрощался с секретаршей и по лестнице — эскалаторы уже не работали — спустился к выходу. В холле стояли трое: тощий Харперс из планового, девица-технолог в струящемся платье (как же ее зовут, попытался вспомнить Ганшин, но не смог, хоть убей) и давешний диспетчер.

— Хорошо, если выговором отделаешься, — донесся до него поставленный голос технологини. — А то и…

— Твоя правда, — уныло отозвался диспетчер. — Педант шутить не любит…

Ганшин сделал вид, что ничего не слышал, и шагнул в распахнувшуюс навстречу ему дверь. Размеренным шагом он пересек разбитый перед зданием директората сад и вышел к паркингу. Машин на площадке было уже мало; Ганшин быстро отыскал свой крохотный черный «тет-а-тет», сложившись чуть ли не втрое (да, «детям маленького роста рвать цветы легко и просто…»), залез внутрь. К счастью, часов до трех погода была солнечной, и аккумулятор оказался заряженным почти полностью. Ганшин вздохнул, щелкнул тумблером — мотор занудно заныл — и набрал на панельке автомедонта адресный код. Полчаса спустя он был уже дома.

Дом свой Ганшин не любил. Не то чтобы именно этот дом был ему чем-то неприятен: случись так, шеф-директор Теплоотводного Колеса уж как-нибудь да сумел бы его сменить. Дом был как дом, один из многих в поселке колесников, ничуть не лучше и не хуже других. Просто чувствовал себя в нем Ганшин как-то неприкаянно. Не при деле, что ли? Не было в нем умени окружать себя комфортом и уютом, и потому в доме, невзирая на честный труд кондиционеров, было холодно и уныло, как на только что расконсервированном спутнике.

Ганшин быстро переоделся, принял душ и к семи почувствовал себя гораздо свежее — как раз к тому моменту, когда тихонько мурлыкнул дверной звонок.

Ганшин сразу же узнал гостя, хотя за двадцать лет в этом высоком, грузном, каком-то прямоугольном человеке со слегка обрюзгшим лицом почти ничего уже не осталось от того, прежнего Борьки Бертенева, которого он знал и любил, от вихрастого долговязого парня, чуть заикаясь, оравшего на все Синявинские болота слова, так не похожие на нынешнюю гладкую речь.

— Каким ветром… — Ганшин на мгновение замялся, выбирая обращение, но старое все же пересилило, и он, хотя и с трудом, продолжил: — …теб занесло в наши края, Борис?

— Попутным, — улыбнулся Бертенев. Улыбка у него тоже была новая — более надетая и закрытая. — Повидаться захотелось. Как, примешь гостя?

— Долг гостеприимства, — шутливо развел руками Ганшин и вдруг почувствовал, что это действительно только долг, причем долг нелегкий. И хотя он готовил себя к этой встрече вот уже три дня, с того самого момента, как получил Борисово письмо, но только сейчас, пожалуй, до конца понял, как мало у них осталось общего. В сущности, ничего, кроме прошлого, мертвого прошлого, которое равно принадлежало им обоим и в котором не было места никому из них сегодняшних. И, преодолевая себя, он сказал, надеясь, что Бертенев не почувствует в его приподнятом тоне искусственности: — Ну заходи, Борис, заходи!