Игорь Росоховатский - Утраченное звено (сборник)

Заросли стали гуще. Идти с занятыми руками было невозможно. Я недолго колебался прежде, чем спрятал пистолет в кобуру и оставил наготове кинокамеру. Продвигался вперед медленно, с подветренной стороны.

Отведя рукой густую ветку, я увидел поляну с обломанными кустами, на которых алели то ли крупные ягоды, то ли…

Да, так оно и есть, — это кровь. Но где же тигорд? Унес ли он остатки добычи в другое место? Или затаился — в траве, на дереве ли, — в ожидании новой жертвы? А травы и кусты здесь в рост человека — длинноостый пырей, трубки дудочника. Кусты багульника разрослись так пышно, что в них с успехом может укрыться целая семья тигордов. И вороны уже расселись на верхушках ясеней, изредка обмениваясь впечатлениями о случившемся. А возможно, они с нетерпением ждут того, что еще должно произойти?

Я оглянулся на легкий шум. Заметил, как шевельнулись ветки. Поспешно достал пистолет, спрятав кинокамеру. Лесная тишина казалась мне зловещей. Я ожидал услышать короткий рык, в котором слиты призыв и мольба. То, что называют еще «страстным призывом». Именно такой удивительный рык я слышал совсем недавно. Он все еще наполнял мои уши, как раковины наполняет шум прибоя.

Ветви качнулись в том же месте. Затем — ближе, ближе… Мой палец ощущал податливость спускового крючка, и я едва не нажал на него посильнее, когда в кустах вереска мелькнула темная фигура.

Спустя мгновение я уже мог разглядеть хорошо знакомого человека. На нем были спортивная куртка с закатанными рукавами и резиновые сапоги с закатанными голенищами.

— Удалась киноохота? — спросил он и улыбнулся, обнажив крупные желтые зубы.

Его светлые глаза были похожи на капли янтарной смолы, которые солнце вытопило на стволе дерева. Они улыбались безоблачно, словно не замечали, что в моей руке вместо кинокамеры приплясывает пистолет. Я сунул его в кобуру и проворчал:

— Ну и зверюку же вы создали!

Я хорошо знал моего бывшего руководителя, но слегка подзабыл, как быстро его улыбка становится из добродушной насмешливо-укоризненной. И сейчас не уловил перехода.

— Тигорд не нападает на людей.

— Хотите сказать — до сих пор не нападал, — ответил я резче, чем следовало.

Но он, как в былые времена, словно и не заметил моей резкости. Его улыбка стала рассеянной.

— Впрочем, твои замечания всегда отличались… — он подыскивал слово, и его большие губы слегка шевелились, — реалистичностью… И все же слухи о свирепости тигордов сильно преувеличены.

— И об их силе?

— Этого я не говорил. Тигорд действительно удивительный зверь…

— И от него негде укрыться?

Он не подал вида, что понимает, куда я клоню.

— Можно сказать и так. К тому же после каждой охоты он становится, в общем, сильнее…

Я вспомнил, как неуловимо и страшно менялся облик зверя, и пробормотал:

— Вы, наверное, слышали, что я выступал в прессе против опытов в таких масштабах…

— О масштабах тебе трудно судить, пока…

— Пока я не окажусь в роли косули?

Его вислые усы весело запрыгали:

— Ладно, ладно, мы здесь регулярно смотрим передачи «В мире животных» и следим за успехами «мэтра документального кино». Однажды я даже похвастался, что работал с тобой под одной крышей. Между прочим, мне не поверили. Пока это не подтвердил «конструктор» тигордов… — он заглянул мне в глаза, — старший инженер… Татарский…

— Мишка?

Теперь все его сухощавое подвижное лицо с крупными чертами участвовало в улыбке, даже уши, похожие На блины, двигались — и я понял, что это и есть главный сюрприз, который он мне обещал при встрече.

Мы сидели на веранде лабораторного корпуса номер один. Разговор наш то и дело прерывался вопросами «помнишь?» Толстенные Мишины щеки раскраснелись, он бурно жестикулировал, и мне странно было узнавать прежние черты порывистого синеглазого юноши с пушистыми ресницами, которым завидовали девушки, с очень белой кожей лица, часто вспыхивающего стыдливым румянцем «от корней волос до шеи». Теперь рядом со мной сидел рано располневший человек с брюшком, выпирающим глыбой над поясом. Капли пота выступали на его лбу, скатывались вниз, и он, досадливо морщась, слизывал их с верхней губы. И так не соответствовал ни прежний, ни сегодняшний его облик «создателю тигорда», что у меня сорвался вопрос:

— И ты создал это страшилище? Почему? Зачем?

Он белыми крупными зубами прикусил нижнюю губу, как бы удерживаясь от моментального ответа, давая себе время обдумать его. Густые ресницы на несколько мгновений притенили глаза.

— Помнишь наши мечты об идеальном животном мире? О мире, основанном не на вражде и насилии?

— Фауна Утопика?

— Да, Фауна Утопика! — повторил он с вызовом.

Я скосил глаза на щербатый профиль с крупным горбатым носом и вислыми усами. Наш старый учитель не улыбался. Его пальцы с узловатыми утолщениями слегка барабанили по столу.

Только сейчас, отведя взгляд от Михаила, я очень ярко вспомнил его прежнего, юного, восклицающего: «Человек не будет мириться с жесткостью мира природы! Да и в самой природе наряду с враждой и борьбой существует симбиоз, как оборотная сторона медали. Пусть мне тысячу раз говорят: «Это невозможно!», но мы повернем медаль и сделаем оборотную сторону лицевой!»

И когда я снова смотрел на Михаила, воспоминание о «юноше бледном со взором горящим» как бы наложилось на его нынешний облик, придав ему недобрую карикатурность. Природа отомстила ему, как, впрочем, «мстит» она и тем, кто покорно соглашается с ее законами. А в дополнение к моим воспоминаниям прозвучали слова Михаила:

— Пока что Фауна Утопика оказалась невозможной без тигорда…

— Ты хочешь напомнить банальную истину, что здоровая фауна невозможна без санитаров?

Он уколол меня своим острым взглядом:

— Все обстоит еще сложнее. В природе нет оборотной и лицевой сторон. Они слиты воедино. Поэтому так трудно переделывать или хотя бы подправлять ее законы.

— Переделывать и подправлять… Всего-навсего! — не удержался я.

Где-то в глубине комнат зазвонил телефон. Профессор встал, но звонок уже умолк. Михаил, видимо, не слышал звонка, с недоумением глянул на Евгения Петровича и снова обратился ко мне:

— Я же говорил, что остался верен мечте! — Он рубанул воздух кулачком, и его глаза вспыхнули упрямым, сухим, жарким блеском, так хорошо знакомым мне. — Но то, что кажется нам страшным, в природе имеет и другой, совсем другой смысл. Может быть, в том, чтобы открыть его, и заключается цель моей жизни…

Нет, он не зря, не просто так сказал «моей», он напоминал мне, отступнику, наши прежние мечты. Затем его голос смягчился:

— Видишь ли, охота хищника — это не только потребление вещества, необходимого для поддержания жизненных процессов, не только очистка замкнутого мира от слабых и больных, не только высвобождение места для новых существ…