Игорь Дубов - Харон обратно не перевозит

А Гаврюшка между тем действовал. Сгибаясь и хоронясь в наползающей тьме, он бесшумно крался по-над стеной длинною сруба через двор приказа, там, где четверть часа назад двое стражников протащили под руки и швырнули в зловонную грязь опальной тюрьмы так и не пришедшею в себя Антипа. Присев у угла на корточки, он выждал, пока пройдет мимо, ворча и сплевывая, охраняющий тюрьмы караул, а потом метнулся к дверям.

Подкупленный им три дня назад сторож, к счастью, не успел еще запереть наружную дверь, и Гаврюшке не пришлось долю маячить на светлом фоне недавно срубленных бревен. Больно стукнувшись плечом о косяк, он мышью юркнул в притюремник. Сторож как раз только что затащил Антипа в отдельную клеть, где положено было держать шедших по государеву делу, и теперь укладывал его, подсовывая под голову тонкое поленце. Услышав звук задвигаемой щеколды, сторож отпрянул от Антипа, вскочил, резко хватаясь за нож, на ноги.

- Аз сице, аз, - хрипло проговорил Гаврюшка. - Эх, черт, беда, Фома, нескладно како...

- Да что, что случилося? - пугаясь, вопрошал Фома, бледнея лицом.

- Ты вот убо что, Фома, - сказал Гаврюшка, проходя в чуланчик. - Ты выйди, а? От греха. Мне доведатися надобе кое чево. Видиш, сиделец умом ослаб, язык скусил. - Левой рукой он ловко сунул сторожу в карман увесистую калиту. Почувствовав ее тяжесть, Фома осклабился, угодливо закивал.

- Конечно, конечно. Тебе вся воля. Никтоже видал? - осведомился он деловито.

- Кажись, никтоже. Ано ты тамо выстави на столе вино да индо разлей по чаркам. Пображничати аз пришед, аще что.

- Надобе его в железа...

- Да куды ж его в железа? Мало не мертвый.

Закрыв крепкую дубовую дверь, Гаврюшка отгреб сапогом мусор и стал на колени рядом с распростертым на полу Антипом. Найдя в кармане тряпочку, поплевал на нее и принялся оттирать окровавленный рот.

- Вот беда, вот беда-то, - бормотал он, растирая Антипу виски. Оглянувшись и увидев в углу бадейку с водой, он вскочил и, схватив ее, вылил на Антипа.

Плотник зашевелился, медленно открыл глаза, уставился на Гаврюшку тяжелым бессмысленным взглядом. Гаврюшка ждал, сидя на корточках. Наконец Антип узнал подьячего. В глазах его появилось затравленное выражение, а на лице отразилась мука. Из горла Антипа вырвался стон.

- Ну что же ты наделал! - воскликнул Гаврюшка с отчаянием. - Что те ты наделал-то! Ведь вси погибли. Тераз всех споимают! Ну бысть же сговорено, а?!

В левом глазу Антипа набухла и скатилась вбок одинокая слеза. Он пошевелился, собираясь поднять руку - и не смог. Рука со стуком упала на пол.

- Аз хе рече, рече зобе: вызволю. Дай срок - вызволю. Яко же ты? Послушал каво? Митька, выжига, да? Покажи, рече, а покуда с ними возятся, тебя на съезжую переведут. А там убо утечеш, да?

Антип замычал. Лицо его снова скривилось.

- А-а-а, - о-оо, - и-и...

- Рече, рече, аз веде. Ано ты? Ты-то? Ну что делати тепериче? Како всех спасати? Ну, ладно, дьяка аз упрежу, вспею. А мужики? Артель-то како? Сам глашлах, не поверят они. Еже убити, яко шиша, могут. Что же делати-то, что делати? - тихо повторил Гаврюшка и сел на пол, безнадежно свесив голову.

Лицо следившего за ним Антипа страдальчески сморщилось.

- Ан! Веде аз! - вдруг оживился Гаврюшка. - Аз удумал. Ты же грамоте обучен?!

Антип утвердительно моргнул. Видно было, что силы его на исходе.

- А узнають оне твою руку?

Антип снова моргнул.

- Ты напишеш им. Аз бо свезу. Нощно. Пиши! - он уже снимал чернильницу, вытряхивал из колпака слегка примятые листочки бумаги. Потом вскочил, засуетился, поднял и подтащил тяжелое тело, привалил к бревенчатой стене, сунул в негнущуюся клешню гусиное перо. Бросившись в угол, принес кадку и, выплеснув воду, поставил ее на попа между ног антипа.

- Пиши, - приказал он. - Пиши! Кто набольший-то у вас?

Антип замычал, делая отрицательные движения головой, руками и даже плечами.

- Али несть? - не поверил Гаврюшка. - Ну да ладно, пиши просто: "Аз взят по государевой справе. Бегите, ни мало не медля". Нет! - оборвал он себя. - А ежели я попадуся? Не годится! Пиши тако: "Братие, доверитеся человеку сему. Все, что он ни глаголах, есть святая правда". Пиши!

И дождавшись, пока поставит Антип последнюю закорючку, вытащил из судорожно стиснутых пальцев перо, посыпал песком листочек, помахал им в воздухе, поглядел, поднеся к лучине, высохли ли чернила.

Бросив взгляд на Антипа, он увидел, что тот, странно оскалясь, тянется к нему.

- Прощай, - сказал Гаврюшка, отшатываясь. - Спешити надо. Покуда не затворили ворота. Помалися тому, кто с нами присно. Он спасет тебя. Прощай. - И торопливо сунув свернутый листок за пазуху, выбрался из клетушки.

Кивнув сторожу, он отодвинул щеколду с двери, коротко вгляделся в щель, а потом выскользнул за порог и исчез во тьме теплой, пахнущей навозом и пылью ночи. Словно и не было его здесь никогда. И подключись сейчас кто-нибудь из Группы к камере застенка, он увидел бы лишь зевающего на лавке сторожа да еле видное в слабом огоньке лучины бесчувственное тело Антипа у стены.

Гаврюшка же спешил. Он бежал по Китай-городу, прячась от людей, прижимаясь к заборам, вздрагивая от взглядов искоса запоздалых прохожих и втягивая голову в плечи при звуке колотушек сторожей. Бежал, радуясь, что бежать до Никольских ворот, где на Воскресенской улице жил его друг и покровитель, хозяин Антипа, дьяк Лучников, не очень далеко.

"Глупьем случилось, - думал он. - Как же так вышло? Ведь все было сговорено. Не поверил Антип, не поверил мне. Митьку послушал. Как же я не догадался прежде, что ему Митька тогда на ухо шептал?! Ведь мог же помешать, мог же! Как же я так?! И что делать-то теперь? К дьяку надобно, скорее к дьяку. Нынче то первое Дело. Стрельцы придут рано. В Разрядном крючки вмиг столбцы просмотрят. А то и просто вспомнят, кто таков. Худо... Ох, как худо... Нужно будет их убедить. Но то я сумею. Они мне поверят. Не могут не поверить. Да еще Катерина! Нельзя ее. Всякого, только не ее! Надо все сделать, чтоб она уцелела. Да, да, довольно лгать себе! Да - Катерина! Пускай племянник... Что мне до того, кого она любит... Я хочу, чтоб с ней все было ладно! И довольно. Я не должен думать дальше... Но как он на нее смотрел! А она перебирала косу. Ах, да что мне до них. Пускай любят друг друга. Пускай, раз хотят! Первое дело - успеть. Очень мало времени. Кто же думал, что так случится. Все было готово...

Чернильница на гайтане мешала ему, билась о крест. Он изо всех сил дернул ее, но шнурок был шелковый и не хотел рваться. И тогда Гаврюшка сдернул чернильницу через голову и, сильно размахнувшись, швырнул ее через чей-то забор.

- Добыча кому-то... - опустошенно подумал он.

Тяжело дыша, он свернул в Воскресенскую улицу, скользя и оступаясь на мокрой от вечерней росы траве у забора, подбежал к теряющемуся во тьме частоколу, подпрыгнул, быстро подтянулся и под хруст рвущегося кафтана свалился во двор к Лучникову. До этого он никогда не ходил к дьяку таким способом. Но сегодня не стоило поднимать шум и ломиться в запертые ворота. Пригибаясь и постоянно оглядываясь, он бросился, минуя внутренние частоколы, вдоль амбаров к дому, туда, где в светлице на втором этаже горели свечи, качались тени, и откуда из открытых из-за жары окон долетал невнятный шум голосов.