Владимир Казаков - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1973. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

— Шерстнев?! Вот так номер! Ай да удумал! Аи да молодец! В самое время! Перелетная пошла. Кряква, шилохвость. Ну, постреляем!

Он прискакивал около Шерстнева, то и дело терял галоши, семенил за ними, боязливо припадая на разбитые пятки, и все время сыпал короткими, круглыми, как голыши, словами. При этом он так напирал на «о», что я почувствовал — это самые что ни на есть заповедные места Вологодской области.

— Ты погоди-ка, — отступил он на шаг. — Не ты пальнул-то? Вроде как шестнадцатым калибром шарахнули. «Венгерка» твоя, никак, шестнадцатого… Промазал, поди?

— Почему же промазал? — засопел Шерстнев. — Стреляю я, сам знаешь…

— Знать-то знаю, — ухмыльнулся егерь и такую выложил улыбку, что я обомлел: полный рот нержавеющей стали. — А только селезень сейчас по-над кустами держится. Стало быть, что? Чтобы его достать, мотор-то надо глушить. А ты как тарахтел своим «Вихрем», так и тарахтел. Только газу подкинул, вроде как от злости. Верно я говорю? — простодушно закончил он и, восхищенный собственной находчивостью, шлепнул себя по ляжкам.

— Ну, Парменыч, тебя не объедешь, — развел руками Шерстнев. — Знакомься, инспектора привез. С тобой будет.

— Ливерий Парменыч, — степенно сказал егерь и дощечкой подал сухую ладонь. К тому же он успел странно звонко стукнуть пяткой о пятку. — Ну что ж, пошли в дом. Ушицой угощу.

Дом — одна комната, маленькая, но очень справная. В углу — топчан. На полу — медвежья шкура. Посередине — крепкий стол на ножках из неструганой березы. На стене лосиные рога с висящим на них патронташем.

— А вот и мое семейство, — улыбнулся Парменыч. — Трезорка и его заклятый друг Матрос. У-у-у, котя-ара! Ленивый, черт, но смелый.

Трезор поднялся с пола, обнюхал наши ноги, вильнул хвостом и лег у печки.

— Знобит его, — виновато улыбнулся Парменыч. — Ничего, Трезорка, не горюй. Я тебе на ночь молока дам. Горячего да еще с медом. К утру хвороба и выйдет. А пока погрейся… Вот так, молодец. Лапы-то подбери. Хвост, он не замерзнет, а ноги надо беречь, — заботливо говорил Парменыч, укутывая собаку сдернутым с гвоздя ватником.

Когда съели по третьей миске ухи, Парменыч раскурил трубку, откинулся на топчан и сказал:

— Не знаю, что говорил тебе Шерстнев, а я должен предупредить: народ здесь свирепый. Ружьишком не балуются, живут им. То лося свалят, то норку бьют… Не побрезгают и лебедем или журавлем: чучела, понимаешь, делают и продают школам… Поймал я прошлой весной одного лося, гад, убил, — так он в меня пальнул. Картечью. В живот бил, чтоб, значит, наверняка. Ладно, моя «тулка» спереди болталась. В приклад попал. Приклад, конечно, в щепки, а меня — хоть бы царапнуло. Ушел он тогда и от меня, и от милиции… А ты говоришь — штрафы! — повернулся он к Шерстневу. — Нет, штрафами здесь не отделаешься. Не знаю, что говорил Шерстнев, а моя инструкция будет такая: встретишь браконьера — кричи, как фашисту: «Руки вверх! Бросай оружие!» А потом заводи разговоры. Пока в руках у браконьера оружие, воспитательные беседы на него не действуют. Правильно я говорю? — сердито спросил он у Шерстнева.

Тот поерзал, похмыкал и, видимо сдавая позиции в давнем споре, сказал:

— Оно конечно… если браконьер злостный. А так… не станешь же из-за утки под суд отдавать.

— Ерофей начинал с утки, а встретил меня — шарахнул не задумываясь! Так-то вот! — трахнул по столу Парменыч. — Ты, Андрюха, Шерстнева не слушай. Мужик он хороший, но уж больно жалостливый. А при его должности надо… В общем, если хочешь стать настоящим инспектором, всякую там жалость и приятельность выбрось из сердца вон. Ты ведь кого защищаешь? Тварь бессловесную, меньшого брата. Она же никакого худа не делает, а мы ее в кровь! Опять же надо подумать, что останется после нас. Прикинь-ка, кто будет высиживать яйца, если разрешим охоту на уток… Поблагодарят нас внуки? Дурачье, скажут, были наши деды; не было человека, который бы дал им по рукам, вот и распустились! Ты, Андрюха, будешь этим человеком! — торжественно закончил он.

Вдруг Парменыч соскочил с топчана:

— Ах ты господи! Вот беда-то! Ввел ты меня в грех, Шерстнев. Сколько раз давал зарок не спорить с тобой, а тут разболтался… Трезорка! Трезорушка! Ну что ты? Ну что с тобой? Я сейчас. Я мигом!

Парменыч бросился к сундуку, выхватил коробку со склянками, но никак не мог найти нужную. А Трезор как-то странно вытянулся, вывалил язык и мелко-мелко дрожал. Наконец Парменыч нашел пузатый флакон и прямо из него плеснул Трезору в пасть. Тот сразу обмяк, свернулся в комок, длинно, со всхлипом вздохнул и сразу уснул.

— Вот беда-то! — сокрушался Парменыч. — Прицепилась болячка и житья не дает.

— А что с ним? — спросил Шерстнев.

— Кабы знал доподлинно… А то ведь все по-разному. Эх, да что там, все под богом ходим! А жить-то ох как хочется! Всем — и зверю и человеку.

Парменыч горестно примостился па краешек топчана. А Шерстнев покряхтел, повозился и с уже знакомой подчеркнуто бодрой интонацией сказал:

— Будем считать, что повестка дня исчерпана. Матрос ушел на охоту, Трезорка спит, пора и нам на боковую. Тем более что утром надо успеть на катер. Моторку я оставляю, так что подбросите до пристани — и будьте здоровы!

С восходом солнца мы уже сидели в лодке. Отвезли на пристань Шерстнева и понеслись в сторону Степанова болота.

— Озеро проскочим, — гудел Парменыч, — ершугой пойдем. Только вот больно тихо. Не нравится мне. Ветерок бы…

— Ну да! Чтобы перевернуло? — возмутился я.

Вдруг лодка закрутилась, заметалась. Куда ни сунься — лед.

— Что я говорил?! Намерзло за ночь-то. Ветерок бы…

— А может, попробуем? Потихоньку. Лед вроде не очень толстый.

— Оно, конечно, можно, — поскреб затылок Парменыч. — Только бы лодку не пропороть. Тонуть-то вместе с ней… Ладно, давай-ка на корму. Вот. Ледокол что надо. «Челюскиным» назовем? Ну, лошадушки, сколько вас в моторе-то? Двадцать? Н-но!

Парменыч прибавил газу, и лодка полезла на лед. Он ломался вяло, с хрустом, норовя проткнуть алюминиевые борта «ледокола». Но все обошлось, и часа через полтора мы пристали к берегу.

— Сороку видишь? — сразу же спросил Парменыч.

— Где? На березе, что ли?

— Первым выстрелом спугни, а вторым сними.

Это я проделал играючи. Еще бы, первый разряд по стендовой стрельбе!

— Ты смотри! — удивился Парменыч. — Стрелять, однако, умеешь. Сбить сороку — это даже у Шерстнева не всегда выходит… А вообще-то на сороку заряда не жалей. Зловредная, скажу тебе, птица: утиные яйца лузгает, как семечки.

Осмелевший от похвалы, я решился задать вопрос, который уже много лет мучает всех вологодских охотников.

— Парменыч, ты Шерстнева давно знаешь?

— Мы с ним, парень, вместе воевали. В одной роте. Снайперами были, — строго ответил егерь.