Владимир Казаков - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1973. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

— Что я должен написать в письме?

— Чистейшую правду! Жив-здоров, скучаю, жду скорой встречи… Можно добавить еще что-нибудь, на твое усмотрение.

— Нет, синьор, такого письма не будет.

— Почему? Чудак ты. Чего ты добьешься своим упорством? Того, что будешь ковыряться в туннеле до самой смерти? Подумай как следует.

— Уже подумал. Письма не напишу. Даже если бы и написал, отец никогда не согласится на подлость.

— Какая же в этом подлость? Просто он будет тебя спасать. Придвигайся ближе, вот бумага.

— Сказал — не напишу, и баста.

У штандартенфюрера снова задергалась щека. Он не без усилий сдерживал себя. Однако все еще прикидывался добряком.

— Эх, молодость, молодость… На что ты надеешься? Думаешь, что убежишь? Напрасные надежды, уверяю тебя. Не веришь? Сейчас убедишься.

На белой поверхности стола щелкнул переключатель микрофона.

— Приведите его ко мне!

Не прошло и минуты, как в зал, вобрав голову в плечи, вошел… Загби.

— Рассказывай! — бросил штандартенфюрер, не глядя на индейца.

Тело Загби переломилось в низком поклоне. Он показал на меня пальцем и быстро заговорил:

— Белый юноша подговаривал Загби бежать к Большой реке. Он хотел напасть на часового среди ночи. Загби рассказал об этом белому воину, который охраняет сон каджао после работы. Белый воин пообещал Загби столько сигарет, сколько пальцев на руках.

Губы штандартенфюрера скривились в презрительной усмешке. Он взглянул на индейца.

— Ты поступил умно. Тебе дадут сигарет. Теперь ты ежедневно будешь иметь сигареты. В блок не вернешься. Я прикажу, чтобы тебя оставили здесь, будешь убирать комнаты или коридор. Тебя оденут, как белого. Я доволен тобой. Иди!

Кланяясь и прижимая руку к сердцу, Загби попятился к двери. Я отвернулся. Боялся, что штандартенфюрер разгадает мои мысли. Но он уже, очевидно, не интересовался тонкостями моего настроения, был уверен, что измена индейца доконала меня.

— Слышал? Вот тебе и братство, — делая нажим на каждом слоге, засмеялся штандартенфюрер. — Оно стоит всего нескольких сигарет. Брось даже думать о побеге. Делай, как говорю, и все будет в порядке.

Я не отвечал.

Мое молчание начало раздражать хозяина кабинета. Потянувшись через стол, он схватил меня за подбородок. Его глаза стали злыми, превратились в узкие щелки.

— Видел в туннеле индейцев, тех, что пытались взбунтоваться? Достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы лишить их разума! То же самое произойдет и с тобой, если будешь упорствовать. Забудешь собственное имя, друзей, не сможешь вспомнить, кто ты, откуда, утратишь человеческий облик, даже обезьяна в сравнении с тобой будет казаться венцом природы. Но я терпелив. Прежде чем наказать, устрою тебе приятное свидание. Комендантская! Алло, комендантская! — крикнул он в микрофон. — Кто там у вас?

— Приказ выполнен, господин штандартенфюрер! — прозвучало в ответ из динамика.

— Коменданта ко мне!

Через несколько минут в зале с пальмой появился белобрысый, тот самый, что принял меня из рук в руки от широкополых возле лифта.

— Проведите его к ней! — кивнул на меня штандартенфюрер.

Белобрысый пропустил меня вперед. Снова знакомый уже коридор. Мы свернули вправо. Матовый глянец пластика сменился угрюмым однообразием бетона, потолок понизился, повис над головой. В безлюдье подземелья разливался мертвенный синеватый свет. Путь преграждала густая металлическая решетка — от стены до стены. За ней торчал молодчик в широкополой шляпе. Загремел засов, решетка медленно поползла в сторону.

Меня подвели к стальной, сплошь покрытой заклепками двери, на которой была укреплена табличка с надписью «Комендант».

«Неужели им удалось запугать Эржи? Что она мне скажет? Будет советовать написать отцу? Может быть, поверила, что это спасет нас?…»

Ослепительный поток света, внезапно ударивший в глаза, остановил меня на пороге. На стуле у стены сидела женщина, сидела спиной к двери.

— Я решил показать вам, фрау, одного несговорчивого парня, — раздался из динамика голос штандартенфюрера. — Ему все кажется, что он находится в лагере юных пионеров или как там у вас это называется… Можете говорить с ним о чем угодно, вам не будут мешать. Комендант, оставьте их одних!

Женщина резко повернулась.

— Мама! — закричал я. — Мама!..

Это была моя мать.

Наш город, наверно, самый жаркий на свете. Жара в нем стоит такая, что трескаются каменные заборы, а скалы покрываются коричневой коркой загара. Хатаму здесь нравится. Он родился и вырос в этом городе. А мой город совсем другой, хоть я и не помню почти ничего, только огромные кусты пестрых цветов, росшие у самой калитки. Давно уже город Хатама стал и моим городом. Я учусь с Хатамом в одной школе. Одни и те же улицы встречают нас после уроков. Мы проходим по узкой Лесной, названной так, наверно, в шутку, по длинной Красноармейской и Колхозной. Отец говорил, что улицы с такими названиями есть во всех городах. А мне почему-то кажется, что улицы, как и люди, неповторимы, у них свои лица и должны быть такие же неповторимые имена. Но отец знает об этом лучше меня, он много ездил, пока меня еще не было на свете, и я жалею иногда, что родился так поздно, что самое интересное люди успели прожить без меня.

За последним рядом домов на Колхозной город вдруг исчезает. Перед нами открывается до самого горизонта огромное пространство пустыни, поросшей сухими колючками и кустиками желтой травы.

Солнце, уставшее за день, лениво катится к горизонту, и мы спешим, чтобы успеть перехватить старика Дамира с его отарой на перевале.

Каждый вечер гонит здесь Дамир колхозную отару на ночлег и располагается у источника на короткий отдых после трудного пути через горы. Мы должны успеть к источнику раньше его, чтобы собрать хворост для костра. Хворосту вокруг мало, и на сбор его уходило не меньше часа. К концу сбора все руки у нас исцарапаны о верблюжью колючку, но мы этого даже не замечаем, все наше внимание направлено на перевал: мы с нетерпением ждем, когда там зашевелится густая, плотная масса овец, розовая в лучах заходящего солнца.

Дамир неторопливо разводит костер, кипятит чай, разламывает душистую белую лепешку и протягивает нам тонкие, звенящие от ударов голубоватые пиалы с древним узором. Нам совсем не хочется чая, но отказаться нельзя и торопить Дамира бесполезно. Наконец он вытирает усы и бороду рукавом халата и начинает точно с того места, на котором остановился вчера. Дамир говорит медленно, как будто вспоминает события, очевидцем которых был. Трудно поверить, что все, о чем он рассказывает, случилось так давно, полторы тысячи лет назад. Нам с Хатамом не удается даже представить всю громадность этого времени, и все же, слушая Дамира, мы видим улицы древнего, очень древнего города. Такого древнего, что даже память о нем не сохранилась, а пыль от его домов смешалась с песками пустыни много веков назад.