Николай Лукин - Судьба открытия

Оперся об угол стола. Немного погодя налил воды и выпил глоток. Отдышался. В груди давит, но полегче. А, вон что: доценту Маркову! Какое им дело до истинной цели работ, до больших научных горизонтов! Они боятся по-настоящему большого… Им свое спокойствие всего дороже. Ради этого они поступятся и совестью, и здравым смыслом, и чем угодно еще!

Боже мой, так что случилось?

Его работа… Не может быть. Да, его отстранили от нее.

Он не знает, куда сейчас пойдет. Но чувствует, будто ему надо страшно торопиться, немедленно что-то очень важное предпринять.

Григорий Иванович надел шляпу. Потом, сообразив, что он в халате, снял халат. Снял почему-то и пиджак. Подумал — надел пиджак обратно. Зачем-то взял полотенце в руки и так вышел из кабинета. Не сказав ни слова никому, медленно прошел через лабораторные залы мимо сотрудников — мимо тех и этих. Начал спускаться по лестнице…

Позже кто-то, заглянув в лабораторию, спросил»

— А Зберовский где?

— А нету его.

— Вы знаете, что он уволен?

— Что? Как — уволен?

— Да очень просто.

— Бросьте! Этим нехорошо шутить!

— Какое там — шутить! Марков уж готовится принимать дела.

— Нет, правда? Ну…

— Ну, говорю! На кафедре все знают. Декан еще утром вызвал Маркова. Игорь Федорович согласился. Значит, с новым заведующим вас!..

Все бросили работу. Хмуро смотрят. И поодаль, где Коваль, услышали — и тоже повскакали с мест. Переглядываются.

Шаповалов, Лидия Романовна и еще один сотрудник-коммунист, Свиягин, будто не сговаривались, но — как были, в халатах — вместе молча пошли. Спустились с третьего этажа. Спешат, пересекая парк. По дороге Шаповалов расстроенно сказал:

— Проморгали мы. Опытами увлеклись… Надо было заранее предвидеть.

Университетский партийный комитет — в главном корпусе, в левом крыле здания. Здесь людно: десятка полтора студентов. Перед ними секретарь и два члена бюро. Какая-то девушка крикнула:

— Факты назовите! Факты!

— Факты? — переспросил секретарь. — А что, он хоть когда-нибудь проявлял себя на общественной работе? Замкнувшийся в себе интеллигент! Отсюда и идеология вашего профессора! Завел черт знает куда. И верно подняла вопрос газета! Есть и почище о нем сведения, только не могу сейчас сказать — секретно.

— Есть о нем… Секретно! — поддакнул начальник отдела кадров; он тут присутствовал в качестве одного из членов партбюро.

А секретарь уже выпроваживал студентов. Говорил, подталкивая их к двери:

— Ладно, некогда мне, товарищи. Только постыдились бы. Ведь комсомольцы! Вы вспомните, чей орган наша газета. Обкома партии, не так ли? Облисполкома? Так что же подвергаете сомнению? На какую мельницу вы льете воду этакими разговорчиками вашими? Нет, выкиньте из головы… Да вы не в курсе дела просто-напросто. А получается у вас не по-большевистски.

Кто недовольно глядя, кто потупившись, студенты наконец ушли. Когда дверь за ними закрылась, начальник отдела кадров кивнул на нее, сказал секретарю:

— Вот результат. Смотри, его влияние на неустойчивых. Уже навербовал себе защитников. Подсылает!

Секретарь, прищурившись, обхватил лоб ладонью и углубился в чтение разложенных на столе бумаг.

Это был худощавый человек с вдумчивыми карими глазами и по-чахоточному бледным лицом. Не дальше чем вчера, совещаясь с ректором, он от имени парткома согласился на отстранение профессора Зберовского от должности. При этом был искренне убежден, что сигналы прессы, голоса общественности не случайны и что Зберовский вреден на своем посту, — а значит, отстраняя его, руководство служит интересам народа.

Секретарь парткома, вероятно, рассмеялся бы, если от кого-нибудь услышал, будто в психологии своей он отчасти похож на Зберовского. Между тем они оба были одинаково честны и несколько наивны, оба все силы отдавали, не щадя себя, каждый своему высокому делу, оба не искали для себя душевного спокойствия. Мир вокруг себя оба видели не в конкретной сложности, а сквозь призму умозрительных схем. Для них обоих было обязательным как зеницу ока беречь наш общественный строй. И если газета — большевистская печать — дважды назвала идеи и труды Зберовского антисоветскими, то секретарь парткома делает отсюда вывод: быть может, не разбираясь в химических проблемах, он чего-то еще недопонял, но где-то сверху это знают лучше, раз это напечатано; и не бывает дыма без огня, а следствий без причин. Дальнейшее же для него — только прямой вопрос партийного долга.

Громко шагая и шумно дыша, к его столу подошли трое из лаборатории Зберовского.

— Ну, мне заранее известно, о чем вы будете говорить, — сказал им секретарь. — Ваша точка зрения не новость. На дыбы поднялись! Вам трудно оторваться от ошибок, в которых вы активные участники!

— Участники! Поднялись, да! — воскликнула Лидия Романовна.

— Против кого же поднялись?

— За партийное дело поднялись!

— Ох ты, гляди, как поворачиваешь…

В разговор тотчас же вступил сидевший за другим столом начальник отдела кадров:

— Липовый ты коммунист, Черкашина. Прихвостень у буржуазного спеца. Чутье-то классовое растеряла? Спохватишься, да поздно будет!

Шаповалов с неприязнью покосился на него и перевел взгляд на секретаря парткома.

— Вот что, товарищ секретарь, — сказал он. — Так все-таки дрова ломать нельзя!..

— Чего ты хочешь конкретно?

— Мы требуем солидной экспертизы. Мы настаиваем: для суждения о трудах Зберовского привлечь крупнейших ученых Советского Союза.

Здесь же в комнате, листая книгу возле окна, все время находился еще один член бюро — пожилой уже доцент-географ. До сих пор он молчал. А теперь, подняв голову от книги, он ткнул пальцем в сторону Шаповалова, вставил свою реплику:

— И я об этом думаю. Семь раз отмерь!

— Опять оппортунизм разводишь! — прикрикнул на него начальник отдела кадров. — Смотри! Мы поставим на бюро!

— Бюро… Но ведь и я в составе бюро!

На столе раздался резкий телефонный звонок.

— Да! — взяв трубку, откликнулся секретарь. Выражение его лица вдруг изменилось. Видно, он услышал что-то, поразившее его. Начал отдуваться: — Фу ты, дьявол… Как, как?… Ну надо же! — Слушал, нервно скреб ногтями подбородок. Перебивал кого-то, односложно переспрашивал.

Пока он говорил по телефону, пришедшие из лаборатории Зберовского уселись на стулья. Вид у них был такой, будто они сели прочно и не намерены уйти ни с чем.

Положив трубку, секретарь придвинул к себе разбросанные по столу бумаги. Склонился над ними. Однако явно не читал сейчас, а просто щурился, разглядывая буквы. Сотрудники лаборатории снова принялись — наперебой, в три голоса — с упорством требовать, чтобы партком пересмотрел свою позицию в отношении к Зберовскому, чтобы были срочно вызваны эксперты из Академии наук. А секретарь, во внезапной вспышке приподнявшись, замахал на них руками. Жест этот мог означать: отстаньте, отвяжитесь, замолчите. Лидия Романовна гневно на него взглянула. Секретарь же спросил, чуть помедлив: