Феликс Дымов - В простом полете воображения

"Лезвие" писал с середины 1959 года, т.е. до выхода книги пройдет без малого 5'/2 лет. Если считать, что до выхода следующей мало-мальски "листажной" повести или романа пройдет минимум два года, ну, в самом лучшем случае -- полтора, то получается семь лет, на которые растягивается финансовая поддержка от "Лезвия". Если все будет удачно, то "Лезвие" получит тройной гонорар (журнал+ Два издания). За вычетами, примерно по 8500, т. е. в итоге -- 25 тысяч. Разделите на семь лет, получите около 300 рублей в месяц, поэтому если не будет в ближайшее же время крупного переиздания, то мой заработок писателя (не по величине, а по спросу и издаваемости) первого класса оказывается меньше моей докторской зарплаты -- 400 р. в мес., не говоря уже о зав. лабораторской должности -- 500 руб.

Каково же меньше пишущим и менее удачливым или издаваемым -- просто жутко подумать.

В итоге -- если не относиться к писанию как к некоему подвигу, но и не быть способным на откровенную халтуру и угодничество -- не надо писать, а надо служить. Как ни странно, это сейчас даже почетнее, а то писателя всяк считает своим долгом критиковать, ругать, лезть с советами. Видимо, что-то надо правительству предпринимать с писателями... Руководители культуры должны проявить разум, пока не поздно. Вот какие экономические рассуждения".

...Взгляд на нас всех (писателей) (помимо особо отмеченных и занятых исполнением приказных дел) со времен нэпа остался дикий -- кустарь-одиночка без мотора. Вот и приносим мы каждый на рынок свои горшки, а ценителей и меценатов-то давно нет... Написал бы кто талантливую комедию на эту тему -сослужил бы хорошую службу культуре".

И вот будто бы услешан голос писателя. Приняты постановления об улучшении работы творческих союзов, улучшении гонорарной политики. На самом высшем уровне собираются совещания с писателями и работниками средств массовой информации. Учтено мнение общественных деятелей о бережном отношении к природе и экологических проблемах: загрязнении Байкала, Ладоги, Рыбинского водохранилища, опрометчиво несбалансированном проекте поворота северных рек, угрозе водному балансу севера Эстонии. Сейчас эти проблемы открыто обсуждаются, достаточно перелистать газеты. Вот лишь несколько заголовков на тему, в которой боль писателей является барометром отношения к окружающему миру: "Как спасти Арал?", "Путешествие в лесное головотяпство", "Природе нужен адвокат"... Но ведь Ефремов, тонко чувствовавший и болевший за природу ("Сын Земли, полностью погруженный в ее природу, -- таков человек. И в этом он диалектически велик и ничтожен!"), ответственно относившийся к своему второму призванию как к средству служения народу, задавал себе и друзьям непростые вопросы больше двух десятков лет тому назад!

Снова и снова возвращается Иван Антонович к осмыслению трудной роли писателя в обществе. С одной стороны, литературная способность -- это все преобразующая волшебная палочка, особенный дар творца: "Не хандрите, дорогой друг, -- пишет он В. И. Дмитревскому 14 октября 1963 года, -- у Вас ведь есть могущество, каким не обладают другие люди, -- Вы сами можете создавать себе жизнь "по усмотрению" -- на страницах бумаги, которая пока есть..." С другой стороны, дар этот не может быть израсходован мелко и попусту. И вследствие этого писателю необходимы самоуважение и бесконечная, жестокая, въедливая требовательность к себе. Пример того и другого Иван Антонович демонстрирует в своем письме Е. П. Брандису: "Абрамцево, 4 мая 1959 г.

Мне кажется, что каждый серьезно относящийся к делу автор, будь то ученый, художник или писатель, никогда не доволен своим произведением. Каждому из нас известно, что задумываешь нечто необыкновенно яркое и сильное, а удается выполнить хорошо если процентов на 50, а то и на 30 от задуманного (я имею в виду не количественную, а качественную сторону произведения). Поэтому установившаяся у нас привычка обязательно ругать автора, сравнивая его с неким совершенством, мне кажется бессмыслицей и происходит от невежества в области творческой. Ведь нечего, в самом деле, мне говорить, что я не Чехов и не Лев Толстой, я и сам отлично это знаю. Но так же хорошо знаю, что ни Чехов, ни Толстой не смогли бы написать ничего похожего на то, о чем стараюсь писать я. Однако в то же время тут выступает диалектика -- чтобы помочь автору, надо показывать ему на слабые стороны произведения, особенно на безвкусицу или ошибки в идейных позициях, не громя и не поучая, но обязательно доказывая это. Ни одного замечания без доказательства, и доказательства серьезного, с мыслью!"

И далее:

"Очень мне понравилось, что Вы единомысленны со мной в оценке "Сердца Змеи" -- самому мне кажется, что там мне удалось кое-что поглубже и посерьезнее, чем в Андромеде, в частности -- вопрос о мыслящих существах во Вселенной и о их Разуме, который, отражая Космос, в своем высшем проявлении должен быть повсюду одинаков... А по секрету -- самое важное в Андромеде, что я ставлю себе в наибольшую заслугу, -- это фантазия о Великом Кольце. Этого никто не придумывал, да еще вполне материалистически..."

Человек доброжелательный и корректный, Ефремов тем не менее никому не прощает необязательности и неточности. Доказательность и научная добросовестность для него превыше всего. "Платон мне друг, но истина дороже". Потому он так нетерпим к некомпетентным, невнятным претензиям некоторых работников литературного фронта:

"Абрамцево, 17.11.59. Дмитревскому.

Пишу Вам спешно с оказией коротенькую записку -- дополнение к звонку... об Афанеор. Те исправления, которые захотели сделать Ваши редакторы и консультанты, все неверны, за исключением второго варианта названия ихаггаренов. Секрет очень прост, и удивляюсь,

27

как сим мудрецам не пришло это в голову. На туарег-ском языке и вообще во всех близких к тамашеку берберских наречиях звук "р" чрезвычайно отчетлив и произносится даже с некоторым нажимом. При переходе к арабскому произношению "р" приобретает горловое звучание, по некоторым фонетическим системам (неверным!) передаваемым (транскрибируемым) по-русски как "г". Вот и получается, что "имрады" звучит как как "имгады" и так далее. Я же пишу о берберах и еще точнее -- о туарегах, поэтому никакого другого произношения, кроме туарегского, быть не должно, и принятая мною транскрипция не случайна и не от невежества. Что касается Ахаггара и Хоггара, то Ахаггар -- целая горная область, включающая в себя хребет Хоггар, проходящий наискосок с ЮЗЗ к северу от Таманрассета. Поэтому различные названия, встречающиеся в тексте, также не случайны".

Так же непреклонно отстаивает Ефремов свое писательское достоинство чуть позже, по поводу замечаний корректора и главного редактора журнала "Нева" "Лезвии бритвы":