Андрей Щупов - Дитя Плазмы

Лагерь был утл и мал. Но в малости терялись недостатки. Среди багровых неземных гор он смотрелся совсем не так, как смотрелся бы на окраине какого-нибудь городка. Ветхость уже не казалась ветхостью. Дерево, ткань и атрибуты человеческого быта приобретали здесь абсолютно иную цену. Когда ложка одна-единственная, это уже особая ложка. То же было и с прочими вещами. Складского и госпитального имущества, угодившего в каракатицу вместе с людьми, хватило только на малую часть построек, и большинство домиков было собрано, склеено и слеплено из самого разнообразного хлама.

„Хлам“ подбирали на излучине лавовой реки, что опоясывала подножие приютившей колонистов возвышенности. Уже дважды Гуль имел возможность наблюдать, как Ригги входил в дымящееся течение и с мученическим кряканьем вылавливал полуразбитые ящики и доски. На вид это было обычное дерево — с той же волокнистой структурой, с теми же занозами, но Гуль догадывался, что разница между настоящей древесиной и „гостинцами“ из лавы была такая же, как между тростниковым стеблем и стальным прутом. Все свое свободное время бывший каптенармус тратил на изготовление домашней утвари. С Ригги колонистам действительно повезло. Он работал быстро и с удовольствием.

Впрочем, дело было найдено для каждого. Пилберг поддерживал в лагере железную дисциплину. Он не был военным, но так уж получилось, что в сложившихся условиях он, как никто другой, подходил на роль лидера, способного управлять маленьким поселением. И самое странное — что люди самых различных возрастов и званий с готовностью ему подчинялись. Женщины занимались сбором лишайника, мужчины охраняли поселок, вернувшись таким образом к привычному несению службы. Дисциплина в крохотном коллективе — вещь скучная и бесконечно раздражающая. От скуки спасала вражда. Хотите править — воюйте! Колонисты воевали с двойниками. Но еще один враг, неведомый и далекий, обитал высоко в горах.

Мудрецы… Существа, о которых говорили с дрожью в голосе и ненавидели не меньше двойников.

Гуль старался разобраться в этом, заставляя себя прислушиваться к разговорам, к путаным монологам Пилберга, но ясности от этой словесной каши в голове не прибавлялось. Хотя были и успехи. В какой-то момент он сообразил, кого напоминает ему рыжеволосый Трап. Такого же „Трапа“ он видел в команде Чена — того самого землистолицего старика, что верховодил двойниками в день прибытия на „землю Каракатицы“. Двойник Трапа, двойник Пола… Были, разумеется, и другие, но с этим мозг Гуля по-прежнему отказывался мириться. Не все может уложиться в человеческом сознании. Даже одно-единственное чудо способно надолго вышибить из колеи. По земным меркам жизнь поселенцев просто изобиловала чудесами. Людей нельзя было уничтожить, и они не нуждались в пище, не уставали. Но они оставались людьми с прежними привычками и желаниями. Огонь и пули калечили, но ненадолго. Регенерация тканей происходила буквально на глазах. Пол Монти, вернувшийся с простреленной головой и грудью, чувствовал себя вполне сносно. Пули вышли из него, как выходит содержимое фурункулов, раны затянулись в течение часа, а еще через день исчезли и шрамы. Что ж… К этому миру следовало привыкнуть, как привыкает малек к водной стихии, а волчонок к дремучему лесу.

Выйдя за пределы поселка, Гуль поежился. Он только что проснулся, но ощущения утра не было, все вокруг угнетало однообразием. Какие-то багровые марсианские пейзажи, не знающие течения времени. Лагерь вызывал розовые чувства, потому что был единственным радужным пятном среди скал, песка и тумана.

Гуль неожиданно припомнил ночной сон. Он видел отца и старый деревенский пруд. Кажется, они гостили у тетушки. Гуль сидел с удочкой на берегу и, щурясь, следил за поплавком. Как всегда, рыбой и не пахло. Вместо нее в темной воде вертляво сновали жуки-плавунцы, черные ленты пиявок, извиваясь, плыли по своим делам. Белотелый, в просторных трусах отец цаплей вышагивал за его спиной и назидательно толковал что-то о пользе контакта с землей, о босохождении, о Порфирии Иванове. Гуль слушал посмеиваясь. Отец выбирался на природу от силы раз или два в год. На большее, несмотря на всю его любовь к пташкам, облакам и пчелкам, он не отваживался. Смешной, добродушный человек…

Сцена у пруда помаячила перед глазами и растаяла. Как Гуль ни старался, она не появлялась вновь, словно вся без остатка просыпалась песком меж пальцев.

— Утро доброе!

По склону спускался Пилберг.

— Доброе! — откликнулся Гуль. Взор прошелся по мешковатой фигуре, невольно задержался на матерчатой кобуре с пистолетом.

Поймав его взгляд, Пилберг сожалеюще развел пухлыми руками:

— Необходимость, мой друг. Жестокая необходимость… А почему не на поясе, так ведь удобнее. Крупный калибр — вещь тяжелая. И признаться, не переношу все эти ремни. Мышцы пережимают, кровеносную систему не щадят. Другое дело — подтяжки! Ну, да вы солдат, должны знать. Замечали, наверное, что у всех офицеров портупеи? То-то и оно!.. Они, братец, не дураки, чтоб ремнями перетягиваться. Одежда должна свободно облегать тело, запомните это.

Улыбнувшись, Пилберг вновь двинулся по направлению к лагерю.

„А ведь он куда-то ходил! — подумал Гуль. — Один ходил!..“ Со спины профессор напоминал бродягу. Вспомнилась картина „Ходоки“. Ее персонажи были настоящими двойниками профессора. Мысленно дорисовав соломенную шляпу и бороду. Гуль всучил Пилбергу узловатый кривой посох и остался доволен. Бывший ученый-ядерщик и нынешний правитель поселения внешне выглядел совершенным распустехой.

Петляя между пупырчатых камней, он неспешно спустился вниз.

Справа лениво ползла и переливалась блестким жаром лавовая река, слева до самых гор тянулась усеянная шаровидными валунами Долина Двойников. Пройдя по дну ущелья. Гуль остановился напротив выпирающих изломанными ребрами скал. Где-то за ними располагался дежурный пост. Сван не объяснил, как его найти. „Ищи, — ухмыльнулся. — Заодно проверишь и маскировку“. Он даже не пытался скрывать свою неприязнь, и Гуль подумал, что причина скорее всего кроется в той первой их стычке. Или, может быть, в Милите?

Мысль поразила настолько, что он остановился. Задержавшись на кругом откосе, сердито нахмурился и сам понял, что гримаса вышла фальшивой. Он хмурился, как если бы хотел, чтобы это увидели со стороны. Так злятся маленькие дети, когда их дразнят „женихом и невестой“.

Гуль разозлился на свое отступничество. Мысль о Милите была именно отступничеством. Он не должен был думать о ней. Потому что по-прежнему ставил себе целью любыми путями выбраться из этого мира. Да и мир ли это вообще?! Можно ли называть миром желудок гигантского ископаемого?..