Владимир Савченко - Пятое измерение

На предельной высоте площадка остановилась, оторвалась от наших ног а мы полетели дальше. Сначала вверх, затем с переходом в параболу.

Двое поддерживали меня справа и слева. "Отпустите, я могу сам", помыслил я. И они отпустили.

…Земля, деревья, вышка, чуть приметная тропинка в траве приближались и вдруг перестали. Инерция, которая несла меня, вдруг сделалась моей. Управляемой устойчивостью полета. Я начал набирать высоту.

Не так и много понадобилось прибавить к учебниковым знаниям о тяготении, инерции, законах Ньютона, Галилея, Эйнштейна, его принципа эквивалентности (правда, с поправкой, что почти равны поля тяготения и инерции почти!) лишь чувственное, переполняющее сейчас мою душу блаженством откровение: Земля живая. Живое существо. Тяготение это ее отношение ко всему сущему на ней и поблизости. Отношение ясное и всеохватывающее, немного женское, немного материнское: ты мой, ты мое. Даже если что-то летит стремительно в далеком просторе и то надо попытаться закружить вокруг себя на орбите или хоть искривить траекторию. И если понять такое отношение к себе не в формулах для статьи, не в числах, а почувствовать телом, то оно становится и твоим.

Можно активно использовать неточность равенства тяготения и инерции (из-за чего и возможны все движения) и быть силой, несущей себя.

Вот на какие высоты бытия забрасывают нас иногда сны нашего детства.

Мы заворачиваем на запад, в сторону солнца. Слева и позади остается широкая река с островами, выгнувшаяся здесь излучиной, только нет через нее мостов; удаляется низменный левый берег в лугах и старицах только нет там жилых многоэтажек. коттеджей, заводских корпусов; правый берег высок и неровен но нету и здесь зданий, улиц, площадей, скверов… ничего нет. Исчезли, не нужны стали города. Какие города мы ведь и сами не люди, трое безымянных, приобщившихся к сути всех процессов в материи: а облик прежний сохраняем лишь потому, что это красиво быть человеком. Это традиция здесь.

Животные целиком в царстве необходимости. Человек большей частью тоже, но меньшей разумом-воображением, тягой к новому и созданием его все-таки проникает в царство свободы из-за того, что такое состояние ни здесь, ни там длится долго. оно ему кажется нормальным. А нормальное вот оно: полная надвариантная свобода.

Позади остается центральная часть, в коей нет ни кварталов, ни старых храмов. Миновали слева невыразительный холм без институтского здания глаголем, без улиц с многими названиями. Внизу заполненное тенью ущелье Байкового кладбища без кладбища; впереди бугор Ширмы тоже безо всего. Даже без названий.

…Но если сдвинуться немного назад по Пятому, он есть, мой город, во многих видах от прекрасных до жалких. (И до радиоактивного пепелища тоже.) Он здесь и сейчас, никуда не делся. И живут там Кепкин, Алка Смирнова, мой батя, Ник-Ник, Уралов… даже Сашка и Люся, более свойские, близкие мне. И Тюрин, теоретически проникший дальше всех по Пятому, но на деле не сдвинувшийся с Нуля.

Э, что мне в них! Прощай, место наибольшей повторяемости, тянущее к себе мелкими воспоминаниями. Сейчас пролетим и привет!

…Как я Кадмича-то вчера шуганул за "сандвичи Тиндаля", за упущенное из рук изобретение! С глаз прогнал. (А когда Уралов на него наседал, навязывал соавторство… А Радий корчился на глазах у всех, не зная, что делать, смотрел на нас и на меня! вопросительно и с надеждой, я его поддержал? Вступился? Какое! "Вы за других не думайте, вы за себя думайте". Я и думал "за себя".

Чего же ты хочешь от общества в целом, слагаемое, "единичка"?)

…А Паша-то наш, благородный кшатрий, надвариантен он все-таки или нет? Ведь совершил волевой переход, приобщился к многомерности мира. Правда, с вероятностью 0,98, прискорбный результат перехода отбил у него охоту интересоваться этим делом. Но с вероятностью 0,02 ведь не отбил! И, будучи загнан в угол неудачами и строптивыми подчиненными, вроде А. Е. Самойленко, вспомнит, рискнет проникнуть в заброшенный всеми Нуль-вариант. А затем подомнет Тюрина, усвоит от него необходимый минимум знаний и терминов… и начнет делать пассы: А вот наш первый советский эмоциотрон Э-1, созданный на основе этого… персептрон-гомеостата. Может перемещать человека в иные измерения, включая прохождение сквозь стену и обратно, а так же перемены внешности. Алла… э-э… батьковна, займите кресло! (Смирнова усаживается, техник Убыйбатько надвигает электродные тележки.) Радий… э-э… Кадмиевич, настраивайте! (Тюрин орудует за пультом «мигалки». Звучит сигнал приближения ПСВ.) Прошу внимания… (Пассы.) Видите исчезла! (Пассы.) Видите: появилась с измененной прической и цветом ногтей!

Где?! Где? будут волноваться экскурсанты. А-а… да-а! Тц-тц-тц!

Я так зримо представил эту картину, что даже жарко стало.

И незаметно я отклоняюсь вниз от спутников, вхожу в пике. Весом я тяжел. Оттеснили эти мысли и возбужденные ими чувства понимание первичного," разрушили связь с праматерью-планетой, дарительницей живой силы… мелкое, поверхностное, но ведь свое, черт бы его взял! Я камнем лечу вниз.

Нарастающий и драматически ниспадающий от высот к нижним регистрам, перезвон жетонов. Спутники с двух сторон подхватывают меня.

Еще перезвон глубинный, с контрабасовым пиццикато и вот мы трое на биокрыльях. А впереди, на бугре Ширмы, возникают сначала расплывчатые, трепещущие всеми контурами, затем отчетливо черные коробки многоэтажек на фоне заката. И внизу, по сторонам, всюду проявляется из небытия мой город.

Он привязался! горестно восклицает Люся. Мы, планируя, опускаемся на опушке рощи на бугре: где-то здесь я вчера утром шагал с Толстобровом по тропинке на работу. Я снимаю биокрылья.

Ну вот, Сашка смотрит на меня утомленно и грустно, возись с таким… Все-то ты, Кузичка, преодолел, а вот барьер в себе не смог.

Я гляжу в его синие глаза. Нам не нужно много говорить друг другу, все ясно. Только: не смог или не пожелал?

Ты бы тоже мог его не перепрыгивать, Саш?..

Глядите, чего захотел! Ты же знаешь, я здесь почти всюду пропащий: либо уже нет, либо скоро не станет. Да и… Глаза его сощуриваются, секунду он колеблется но мы же свои: Не тянет меня с прямохождения обратно на четвереньки. Прощай!

Он коротко толкает меня ладонью в грудь, отходит, разбегается, раскинув крылья, вниз по склону, взлетает. Ну да, конечно: Сашка есть Сашка не ему за мной следовать.

Прощай, Лешенька! Люся приникает ко мне, не скрывая слез: крылья мешают мне обнять ее как следует. Я бы осталась, честно. Но это без толку: просыпаться ты будешь всякий раз без меня… Она достает из волос свой звучащий жетон-параллелограмм, кладет мне в ладонь. Возьми. Ты и так меня не забудешь, но возьми. Мы долетим с одним… Прощай! Теплые губы, мокрые щеки и глаза у меня на груди, на шее, на лице отстраняется.