Андрей Балабуха - Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути

Для Биармии Мертвые озера примерно то же, что для американцев Денежная шахта на Оуке или сокровища «Генерала Гранта». Раз в несколько лет сбивается какая-нибудь очередная компания, вытягивает из республиканских фондов или у спонсоров очередные сотни тысяч или миллионы и пытается озера оживить. Каждый раз придумывают какой-то новый фокус, а то и попросту, без затей, вспоминают хорошо забытый старый. Полгода спустя торжественно объявляется, что Мертвые озера вновь можно считать Большим и Малым Охотничьими, как они и значатся на карте. Что вода в них свежа, как поцелуй девственницы. Заводилы совершают ритуальный заплыв, мужественно выхлебывают традиционный кубок озерной водицы, срывают аплодисменты восхищенной публики и быстренько отправляются куда-нибудь в Очамчири поправлять здоровье. Правда, в последнее время аплодисменты стали пожиже, да и публики заметно поубавилось… Потом в озера запускают рыбу, которая в будущем должна завалить прилавки и окупить тем самым все расходы. Но ей, рыбе то есть, почему-то окупать расходы не хочется. Ей, дуре, почему-то больше нравится всплывать кверху брюхом. Несметные сокровища остаются в Денежной шахте, Мертвые озера остаются мертвыми, а фиаско очередных кладоискателей и экологов-реставрологов остается в равной мере незамеченным. Разве что появится в меру ядовитая статья в какой-нибудь вечерней газете.

А ведь когда-то места эти были не просто обитаемыми — землей обетованной. Уж Бог весть какую пакость накачал в озера заводишко, развалины которого до сих пор знаменуют собой одну из первых побед общественного мнения. Историкам это, может, известно, но я понятия не имею. И что этот завод выпускал — тоже не ведаю. Но зато не раз слышал, как вспоминают свои родные места те, кому пришлось их оставить. Сейчас-то уже получше стало, время, как известно, все лечит, а прежде тут на три километра к воде подойти нельзя было, один только запах — и тот наповал бил. И остались две осиротевшие деревушки. Небольшие. Маленькие даже. Да в том ли счастье? Что, сотня семей — мало?

Правда, не только свято, но и проклято место пусто не бывает. И понемножку сюда стали стекаться самые разные людишки. Порой мне кажется, что подобные места попросту необходимы — они дают приют тем, кому деваться больше некуда. Причем Филип совершенно зря стращал меня здешним людом. Потому как прибиваются сюда в основном обломки кораблекрушений, а вовсе не матерые уголовники. Кстати, таких обломков немало было и на тех судах, что везли колонистов в Новый Свет или ссыльнопоселенцев в Австралию. К чему это привело — объяснять не приходится. В Заброшенных деревнях можно было встретить кого угодно — от спившегося врача до мелкого жулика и от бродяги по убеждению до проповедника-неудачника. Здесь все обо всех знали, здешний народ вообще знал немало, но никто никогда никого ни о чем не расспрашивал. Прелюбопытная сдобилась тут вольница — со своими законами и нормами поведения. И нарушать эти нормы было столь же неприлично, как запускать пальцы в тарелку где-нибудь в «Стерляди золотой». Вот здесь-то и предстояло разыскать неведомого Кудесника. Судя по прозвищу, он был из тех механикусов-искусников, что перелицовывали машины для филиновой конторы. Небось соорудил себе мастерскую где-нибудь в развалинах завода и знай себе колдует, пока не нагрянет однажды очередная полицейская бригада… Знать бы только, как его разговорить? Филинов пароль — им оказался, кстати, пятак, самый обыкновенный советский пятак 1967 года чеканки — это, конечно, хорошо. Но, скорее всего, мало. Деньгам в Заброшенных деревнях предпочитали обычно натуральный продукт, и потому, покидая «Стерлядь золотую», я прихватил с собой литровую бутылку водки. Может, сгодится?

В первую из деревень я въехал, как и рассчитывал, без минут три. Не скажу, чтобы здесь было слишком людно. Но возле одного из домов, у совсем почти полегшего забора, теплился костерок и вокруг него собрались трое. Я вышел из машины и направился к ним.

Все трое заинтересованно смотрели в мою сторону. Двое сидели на корточках, третий полулежал на траве. Ревматизма он явно не боялся — земля была сырая. Над угольями прогоревшего костерка жарилось на прутьях что-то похоже на шашлык.

— Не подскажете, как Кудесника найти?

Ответом было дружное молчание. Я повторил. Тогда тот, что лежал на земле, начал медленно подниматься. Вид у него был угрожающий.

— Слушай, ты… — начал было он, но тот, что сидел на корточках поближе к огню, проговорил примирительно:

— Увянь, Хобот. Не видишь разве, человек к нам впервые, человек культурный, с ним и говорить культурно надо, а ты сразу… Нехорошо, Хобот, ей-ей нехорошо!

Он встал и шагнул ко мне.

— Вам нужен Кудесник? — изысканно-вежливо поинтересовался он; ни дать ни взять — доцент или профессор. Вот пусть и будет Профессором, раз уж мы друг другу не представлены.

Я кивнул.

— И, как я понимаю, Кудесник нужен вам по делу, — все так же любезно продолжал Профессор. — А поскольку вы с Кудесником прежде не встречались, то наверняка захватили с собой для душевного разговора хорошенький пузырек.

Ишь, психолог выискался, рентген чертов!

— Но, видите ли, — гладкие периоды Профессора так и катились дальше, — во-первых, Кудесник не пьет. То есть я имею в виду, в рот не берет ни капли спиртного. А во-вторых, Кудесника сейчас нет. Но, возможно, он скоро будет. И потому мы предлагает вам сделку. Вы распиваете с нами тот пузырек, что привезли с собой, а мы при первой же возможности представляем вас Кудеснику. Согласны?

Ни слова не говоря, я вернулся к машине, заглушил двигатель и взял с заднего сиденья бутылку. Профессор улыбнулся мне навстречу.

— Вот видите, какая прекрасная вещь интеллигентное общение, — сказал он. И, обернувшись к Хоботу, попросил: — Сделай, будь ласков.

Что именно надо сделать. Хоботу объяснять не пришлось. Он поднялся и исчез, чтобы минуты через две вернуться с четырьмя стаканами. Довольно чистыми, кстати. Однако мне пришлось отклонить приглашение.

— Я за рулем.

— Ну что ж, — согласно кивнул Профессор, — причина уважительная. Но, надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами трапезу? Это грибной шашлык. Если присолить — вполне съедобно.

Я согласился — и не пожалел. Не знаю, что за мухоморы они жарили и какие заклинания при том произносили, но получилось вкусно. Тем временем Профессор с завидной точностью — такой глазомер вырабатывается лишь долголетней практикой — разлил водку по стаканам. Вся троица дружно выпила, занюхала грибками и повторила. Какими судьбами попали они в Заброшенные деревни стало теперь совершенно очевидно. Но признаться, для начала я столкнулся с далеко не худшими представителями здешнего люда. Глаза у них заблестели подозрительно быстро — влага явно упала на старые дрожжи. И тут я в полной мере прочувствовал прелести положения единственного непьющего в компании. Как ни пытался я принять участие в застольной, так сказать, беседе, все мои реплики шли не в масть и вызывали лишь недовольное сопение Хобота. Остальные двое тактично этого не замечали, лишь профессорова ухмылка временами была явно иронической. Но мое профессиональное искусство общения было оскорблено. Конечно, мне ничего не стоило изобразить ту же кондицию и включиться в разговор на равных, но будучи трезв по определению, я спасовал.