Андрей Балабуха - Чудо человека и другие рассказы

Итак, первая попытка оказалась неудачной. Плохо. Но и не трагедия.

— С шефом здорово неладно, — сказал Гиго. — Я, конечно, понимаю, ему тяжелее всех нас, но… Он даже не попрощался ни с кем. Я такого не помню.

Ну, конечно, — это же Баржин, «счастливчик Баржин», не знавший еще ни одного поражения, а когда накапливается такая инерция удачи, — первый же толчок больно бьет лицом о лобовое стекло.

— Ладно, — сказал Озол. — Это поправимо. Кстати, ты не забыл, что шеф сегодня именинник?

— Но он никого не приглашал…

— Я приглашаю, — Озол повесил трубку.

Ему не нужно было напрягать воображения, чтобы ясно представить себе, как все это происходило: Озол хорошо знал и обстановку, и людей.

…Яновский увел Перегуда в физиологическую экспериментальную. Перегуд сел в кресло — большое, удобное, охватывающее со всех сторон кресло энцефалографа; под потолком начала мерно вспыхивать — три раза в секунду — лампочка; заунывно запел усыпляющий сигнал. Профессиональным, чуть театральным жестом Яновский поднял руку… Зойка с Лешкой и Борей-бис замерли в машинной, куда подавалась информация со всех налепленных на Перегуда датчиков. У дверей наготове стоял Зимин — на случай экстренной медицинской помощи, хотя представить себе ситуацию, в которой такая помощь могла бы понадобиться, довольно трудно — слишком проста схема эксперимента. Баржин заперся в своем кабинете. Гиго мягкой походкой горца прогуливался по коридору, где толкалась молодежь из обеих экспериментальных групп.

Время остановилось…

И теперь, трясясь через весь город в старенькой «волге», — ему всегда удивительно «везло» на такси, — Озол думал, что в неудаче этой есть определенная закономерность. Яновский… Впрочем, это последнее дело — махать кулаками после драки. Ведь когда Баржин привел Яновского в лабораторию и сказал, что «Михаил Сергеевич любезно согласился принять участие в наших опытах», — Озол был так же доволен, как и все остальные. Это сейчас легко говорить и думать, будто уже тогда у него было какое-то предубеждение… Не было. Задним умом все мы крепки А тогда…

Яновский был человеком в своем роде удивительным. С детства он обнаружил в себе способность ко внушению, и нередко ею пользовался — и в играх со сверстниками, и в школе на занятиях, а когда стал постарше, в отношениях с девчонками. Потом поступил в медицинский институт, окончил его и стал психотерапевтом. По отзывам — неплохим. Но в один прекрасный день вдруг сменил белый халат на черный фрак и стал выступать на сцене — новый Вольф Мессинг или Куни. Успех он имел потрясающий, на его вечера народ валил толпами. Как Баржину удалось уговорить его принять участие в их эксперименте — до сих пор неизвестно. Но само то, что откопал Яновского Баржин, — свидетельство таланта Яновского, поскольку Баржин никогда не ошибался в этом. И все же… Было в нем что-то излишне, как бы это сказать… эффектное, что ли? Этакий новоявленный Свенгали. В кино бы ему — Трильби мучить. Но это, опять же, задним умом.

Сам Озол был вовлечен в орбиту хомофеноменологии примерно через год после того, как Старик дал Баржину лабораторию. Однажды Баржин натолкнулся на научно-фантастический рассказ, в котором некий Озол писал о неиспользованных физических и психических возможностях человека. Идея как таковая была не нова и обыгрывалась в научной фантастике неоднократно. Но Озол нашел любопытное решение: стресс, но стресс «пролонгированный», длительный и управляемый. Лонг-стресс. Баржин показал рассказ Позднякову.

— А что? — сказал Леша. — В этом есть нечто… Я и сам о чем-то таком подумывал. Прикинем?

— Прикинь, — сказал Баржин. — По-моему, стоит. Я-то об этом не думал вовсе. Так что ты прикинь, а мы поищем этого парня. Как ты думаешь?

— Давай, — согласился Позняков, но было ясно что думает он сейчас уже только о лонг-стрессе.

Найти Озола оказалось несложно. Хотя он не был членом Союза писателей, но состоял в какой-то секции, или чем-то в этом роде, и адрес дали сразу же. С такими людьми Баржину еще не приходилось встречаться. Было Озолу от силы лет тридцать: он был лохмат, бородат и усат, — истинно поэтическая внешность. Резкий, угластый какой-то, иногда он бывал совершенно невыносим. И в то же время Баржин готов был голову отдать на отсечение, что Озол талантлив. Дьявольски талантлив.

Озол обладал буйной фантазией. Сам он объяснял это очень просто:

— У всех вас на глазах шоры образования, специализации. А вот я человек простой, необразованный, — Озол всегда бравировал своей десятилеткой, любил прикидываться этаким «мужичком из глубинки», — я могу девять раз попасть пальцем в небо, зато уж десятый… Потому что меня не ограничивает знание всех законов. Помните старый анекдот про Эйнштейна: «Десять тысяч мудрецов знают, что этого сделать нельзя, потом появляется дурак, который этого не знает, и он-то делает великое открытие»? Вот таким дураком и надо быть. Я — дилетант. В лучшем, но, увы, утерянном значении этого слова. Ведь что такое дилетант в исконном смысле? Противоположность специалисту. Специалист знает все в своей области, и чуть-чуть в остальных. Дилетант же, не имея специальных познании ни в одной области, имеет представление обо всех…

Баржина это не убеждало. Но почему-то ему было всегда интересно с Озолом.

Озол загорелся идеей. И подстрекаемый хомофеноменологами, написал рассказ. Рассказ о человеке, в котором сошлись все известные ныне уникальные способности; человеке, считающем, как Шакунтала Дэви и Уильям Клайн; читающем по 80 000 слов в минуту, как Мария-Тереза Кальдерон; не нуждающемся во сне, как Иштван Кайош; помнящем все, как Вано Лоидзе; человеке, чьи способности неисчислимы и неисчерпаемы, для которого телепатия, телекинез, левитация, пирокинез — обыденность, а не утопия.

Рассказ долго не могли опубликовать. Все же он, наконец, увидел свет. И если для читателей это был просто еще один фантастический опус, то для всей баржинской лаборатории он стал программой. Это была их мечта, их план, овеществленный фантазией и талантом Озола. И номер журнала лежал у каждого из них — у кого на столе, у кого дома…

Следующим заявился, как и следовало ожидать, Лешка, баржинский школьный приятель, руководитель теоретической группы лаборатории и вообще… Что скрывалось за этим «вообще», Баржин и сам не знал. Но без Позднякова лаборатория была бы совсем не той…

Лешка молча поставил на стол бутылку коньяку, ткнул в вазу букет гвоздик, потом подошел к Баржину, встряхнул за плечи:

— Ну, шеф, торжественные дары будут в следующий раз. Пока же нам не сорок а лишь тридцать девять, с чем и имею честь поздравить! И знаешь, давай сегодня ни о чем не думать! Будем пить, танцевать и рассказывать анекдоты. Договорились?