Андрей Балабуха - Чудо человека и другие рассказы

Анн стал осторожен. Он понял, что лучше жить незаметно, меняя имена, прячась в глуши. Снова объявился он лишь в 1750 году — под именем графа де Сен-Жермен. Приближенный ко двору, обласканный всесильной маркизой Помпадур, он быстро сколотил состояние, необходимое для жизни (ибо он привык жить не отказывая себе ни в чем) и своих исследований, — и вновь удалился в свой замок, в далекую Голштинию.

Многое и многих повидал он за свою жизнь. Он беседовал с Эразмом и Мором, Артефиусом и Ньютоном… Как ни старался он жить спокойно, укрывшись в глуши своего поместья, войны Европы неумолимо вовлекали его в свою кровавую круговерть, а тяга к познанию нового то кидала его на борт идущих в Новый Свет каравелл, то гнала в далекое царство пресвитера Иоанна или империю Великого Могола.

Умирали его друзья. Он жил.

Умирали его враги. Он жил.

Умирали его жены, дети и дети их детей. Он жил.

Жил, постепенно все больше подчиняя себя одной цели — стремлению понять, почему он живет.

Чудин с трудом оторвался от чтения. Было уже больше трех. «Ох, и не высплюсь же я», — подумал он и прикинул: оставалось чуть меньше половины. Он закурил, положив книгу на грудь и глядя в потолок.

Безусловно, этот Жермен талантлив. Только настоящий талант способен создать такую достоверность. Не сочную, красочную, как американский вестерн, достоверность романов Дюма, а непривычную для фантастики, и потому тем более впечатляющую достоверность старой черно-белой кинохроники. Часто автор уходил от веками устоявшихся исторических представлений, но каждый раз его версия оказывалась убедительной, неправдоподобной порой, но вместе с тем удивительно реальной, — как сама жизнь.

Чудин снова углубился в чтение.

1970 год. Под именем профессора Леонара Дюбуа Анн де Ла Ним стал работать в Лионском институте геронтологии. Нет, он не нашел еще разгадки своего долголетия. Но некоторые мысли у него уже появились.

Бессмертие — что оно такое? Скажем так: неограниченное долголетие. Человек, наделенный таким бессмертием, может умереть от болезни или погибнуть в автомобильной катастрофе. Такое бессмертие, в отличие от бессмертия-неуничтожимости, бессмертия-феникса, философски допустимо. И к нему человек стремился всегда, отправляясь на поиски острова Бимини, как Хуан Понсе де Леон, или пытаясь в тиши тайной лаборатории получить спиртовой раствор философского камня, как бесчисленные поколения адептов Великого Делания.

Старение — это технология смерти, фокус саморазрушения генетического кода. Отдельные клетки человеческого тела, помещенные в питательный раствор, сперва развиваются подобно нормальным одноклеточным, но максимум через 50 делений, за пределом Хайфлика, их колония гибнет, тогда как обычная амеба может делиться бесконечно. Почему? Потому, что смерть — орудие эволюции, ибо только смертность индивида дает виду возможность эволюционировать, а значит выжить. С приходом бессмертия умрут эволюция и прогресс.

Но…

Взяв в руки палку, человек перестал приспосабливаться к окружающей среде. Он создал вторую природу, ставшую средой его обитания, экологической нишей, и он изменяет эту среду, оставаясь неизменным сам. Эволюции человека — за исключением психологической — уже давно нет. И смерть ему не нужна. Она — рудимент, и как таковой постепенно отомрет. Постепенно — за промежуток времени, соизмеримый со сроками эволюции.

В принципе человек бессмертен. Но есть в нем аппарат, который по достижении определенного возраста начинает вводить в процесс клеточного воспроизводства намеренные ошибки. Можно и нужно найти эту адскую машину, найти и обезвредить. И сделать это должна геронтология.

Однако, как и всякий аппарат, эта адская машина иногда не срабатывает. Вот тогда-то к появляются на свет Агасфер и Анн де Ла Ним, Элиас и Аполлоний Тианский. Будущее отбрасывает свои тени в настоящее — гласит английская пословица. Эти люди и есть такие «тени будущего», бессмертные предтечи грядущего бессмертного человечества.

Член-корреспондент Академии Медицинских наук Борис Юрьевич Чудин закрыл книгу.

Многие из высказанных Жерменом мыслей можно развить на более высоком научном уровне, гораздо подробнее и точнее. Впрочем, сообразил он, в романах этого не требуется. Нет, но каков этот самый Жермен!

Чудин вспомнил лицо фантаста: невыразительное неброское, с тонкими, но блеклыми какими-то чертами — лицо человека неопределенного возраста. Пожалуй, самое запоминающееся в нем — очки. А если их снять?

Нет, недаром лицо это в первый же момент показалось Чудину безотчетно знакомым! Когда он мысленно попробовал снять с фантаста очки, он понял это наверняка.

Они уже встречались однажды. Это было в 1756 году в Париже. Чудин состоял тогда в русском дипломатическом корпусе, а писателя Анри Жермена знали как графа де Сен-Жермен.

1970

В семь часов вечера широкие двери Института мозга распахивались, и из них поодиночке, группами и наконец непрерывным потоком выливались сотрудники. Минут через десять-пятнадцать поток постепенно иссякал. И в здании, на территории и прилегающих к ней улицах наступала тишина. Изредка ее нарушали шаги случайных прохожих или какой-нибудь парочки, пришедшей сюда целоваться в уверенности, что их никто не потревожит по вечерам все население Академгородка сосредотачивалось в жилых и культурных центрах.

Так было и в этот день. Однако в половине восьмого привычный порядок нарушился: к дверям Института с разных сторон подошли двое. Первому было лет тридцать пять. Лицо его казалось треугольным: очень широкий и высокий лоб, над которым фонтаном взрывались и опадали в разные стороны длинные прямые волосы; совершенно плоские выбритые до блеска щеки почти сходились v миниатюрного подбородка; рот же напротив, был столь велик, что, казалось, стоит его открыть — и подбородок неминуемо должен отвалиться; только прямой нос с широко выгнутыми крыльями вносил в это лицо какое-то подобие пропорциональности. Второму на вид было никак не меньше шестидесяти. Лицо его чем-то напоминало морду благовоспитанного боксера, почти квадратное, с крупными чертами и небольшими умными глазами, оно казалось грустным даже тогда, когда человек улыбался. Вся его фигура была под стать лицу, массивная и тяжелая. И поэтому подстриженные коротким бобриком волосы никак не вписывались в общий тон — здесь приличествовала бы львиная грива.

Встретившись, они поздоровались и несколько минут постояли, о чем-то тихо переговариваясь. Младший короткими жадными затяжками курил сигарету. Потом резким движением бросил: прочертив в воздухе багровую дугу, она электросваркой рассыпалась по выложенной путиловской плиткой стене. Старший осуждающе покачал головой. Затем оба вошли в здание.