Спайдер Робинсон - Звездный танец

— Спасибо, Чарли. Это стоит гораздо больше, чем пустая болтовня.

В ее улыбке был намек на печаль, как будто мы разделили горькую шутку.

— Пожалуйста.

— Ради Бога, Норри, чем ты так огорчена? Теперь молчала Норри.

— Она разочаровалась во мне, — сказал я. — Я говорил не то, что нужно.

— А что было нужно?

— Мне следовало сказать: «Мисс Драммон, я думаю, вы должны бросить танцевать».

— О нет, не «мисс Драммон». Вам следовало сказать: «Шера, я думаю, ты должна…» Что?..

— Чарли… — начала Норри.

— Предполагалось, что я скажу тебе, что все мы не можем быть профессиональными танцорами и что они — лишь волны, которые набегают на песок и исчезают. Шера, я должен был сказать тебе: плюнь на танцы, пока они не плюнут на тебя.

В своем желании быть честным с ней я был более жесток, чем необходимо.

Так мне показалось. Мне еще предстояло узнать, что прямолинейность ни— когда не пугала Шеру Драммон. Более того, Шера ее требовала.

— Почему сказать должен был именно ты? — вот все, что она спросила.

— Мы с тобой сидим в одной лодке. Мы оба испытываем один и тот же зуд, но наши тела не дают нам почесаться.

Ее взгляд смягчился.

— И к чему ты стремишься?

— К тому же, что и ты.

— То есть?

— Позволь рассказать тебе одну печальную историю. Как-то в четверг к нам должен был прийти человек для починки телефона. Моя соседка по комнате Карен и я, мы были весь день на репетиции, поэтому просто оставили для него записку: «Мы вынуждены были уйти; естественно, не могли вам позвонить и т.д. и т.п. Пожалуйста, возьмите ключ у консьержа и войдите; телефон в спальне». Мастер так и не пришел. Они никогда не прихо— дят. — У меня начали дрожать руки. — Мы зашли домой через черный ход со стороны аллеи. Телефон по-прежнему был неисправен, но я не догадался снять записку со входной двери. На следующее утро мне было плохо — колики, рвота. Мы с Карен были просто друзьями, но она осталась дома, чтобы позаботиться обо мне. Я думаю, что вечером в пятницу записка была еще более правдоподобна. Особенно для воров. Он открыл замок полоской пластмассы, а Карен вышла из кухни в тот момент, когда он отключал от сети стерео. Он так обозлился, что выстрелил в нее. Дважды. Шум его испугал. К тому времени, как я оказался там, он был уже почти за дверью. Он успел только всадить мне пулю в бедро и исчезнуть. Его так и не нашли. Даже телефон так и не починили. — Я Совладал с руками. — Карен была чертовски хорошей танцовщицей, но я был еще лучше. Мысленно я им и остался.

Ее глаза округлились.

— Но ты ведь не Чарли… не тот самый Чарльз Армстед?

Я кивнул.

— О Боже! Так вот что с вами случилось. Ее потрясение подействовало и на меня, вытащив из холодных и ветреных глубин жалости к самому себе. Но жалость к ней осталась. Мне бы следовало догадаться, как глубоко она способна сопереживать. Мы и впрямь с ней были чертовски похожи — мы на самом деле разделили одну и ту же горькую шутку. Странно, зачем я хотел вызвать у нее потрясение?

— Они так и не смогли вылечить вам сустав? — спросила она мягко.

— Я прекрасно передвигаюсь, хотя обычно прихрамываю. При достаточно сильной необходимости я даже могу пробежать короткое расстояние. Но я ни черта не могу станцевать.

— И вы стали видеооператором.

— Три года назад. Те, кто знаком одновременно с видео и с танцем, в наши дни встречаются не чаще, чем зубы у курицы. Конечно же, танцы за— писывают, начиная с семидесятых годов — люди с воображением операторов, снимающих телекомментаторов новостей. Если вы пишете игру на сцене двумя камерами из оркестровой ямы, можно ли это назвать фильмом?

— Так вы пытаетесь сделать для танца то, что кинокамера сделала для театра?

— Довольно точная аналогия, но она проигрывает в том, что танец больше похож на музыку, чем на театр. Вы не можете просто так остановить и начать действие, или вернуться и переделать сцену, которая была плохо отснята; или изменить последовательность событий таким образом, чтобы получился удобный режим съемки. Событие происходит, и вы его снимаете. В шоубизнесе мне платят дополнительные деньги за то, что я работник смешанной квалификации, у которого хватит смекалки понять, какой микрофон фонит в данный момент, и переставить его выше, и который сообразит дать самым крутым пижонам лучшие микрофоны. Есть еще несколько таких, как я. Но я — лучший.

Она восприняла это так же, как мой комплимент в ее адрес — как факт.

Обычно, когда я говорю подобные вещи, я ни черта не забочусь о том, какая будет реакция; или же я выражаюсь ядовито и жду ответного возмущения. Но меня порадовало ее отношение — порадовало достаточно, чтобы обеспокоить. Незначительное раздражение опять сделало меня жестоким, хотя я знал, что это не сработает.

— Итак, я веду это к тому, что Норри надеялась, будто я предложу подобную форму сублимации для тебя. Потому что твое положение даже хуже моего.

Она заупрямилась.

— Не верю, Чарли. Я знаю, о чем вы говорите, я не дура. Но я думаю, что смогу с этим справиться.

— Не выйдет. Вы чертовски велики, леди. Ваша грудь — как две половинки призовой белой мускатной дыни, а за такую задницу любая актриса в Голливуде продала бы к чертям своих родителей. Но в танце «модерн» у вас ничего не получится. Ни-че-го. Справиться с этим? Ты только разобьешь себе лоб! Убедительно я говорю, Норри?

— Чарли, Бога ради!

Я смягчился. Я не могу гневить Норри — для этого я слишком ее люблю. У нас как-то даже получилось жить вместе. Однажды.

— Извини, дорогая. Я злюсь на свою ногу и начинаю вести себя как мерзавец. У Шеры действительно должно было бы получиться. Но ничего не получится. Поскольку она твоя сестра, это тебя печалит. А я совершенно посторонний, и меня это бесит.

— А как, по-вашему, себя чувствую я? — взорвалась Шера, удивив нас обоих.

Я и не подозревал, что она способна так закричать.

— Значит, вы считаете, что я должна прекратить работу, и хотите дать мне напрокат камеру, Чарли? Или, может, мне продавать яблоки около студии? — Ее подбородок задрожал. — Да пусть меня проклянут все боги Южной Калифорнии, если я брошу занятия! Господь дал мне большое тело, но в нем нет ни одного лишнего фунта и оно мне подходит так, что лучше и быть не может. Клянусь Иисусом, я могу по-настоящему танцевать в этом теле и я буду танцевать! Возможно, вы правы, и я расшибу себе лоб для начала. Но я добьюсь своего. — Она глубоко вздохнула. — Спасибо за ваши добрые наме— рения, Чар… мистер Армст… о черт.

Из глаз ее хлынули слезы, и она бросилась прочь, опрокинув чашку с холодным кофе на колени Норри.

— Чарли, — сказала Норри сквозь стиснутые зубы, — за что я тебя так люблю?

— Танцоры глупы. — Я дал ей свой носовой платок.